Ну, все, если и этот на смертном одре начнет рассказывать мне о своих похождениях, я могу не успеть с ним достойно развестись. Во всяком случае, прежде, чем овдовею… Тошкин чихнул. Взаправду. Я взглянула в его мутные красные глаза и накрыла ему рот рукой. Но он был настойчив…

Валентина… Лариса… Дина… Федор… Гена…

При первых трех именах я внутренне напряглась и очень расстроилась. За девять месяцев семейной жизни три женщины, имена которых он умудрился запомнить. Сколько же тогда проходных… Федя и Гена меня взбодрили. Как истинный сын своей семьи, Тошкин принялся прощаться с родственниками. Надо принести ему географическую карту бывшего Советского Союза, и тогда можно надеяться, что ближайшие три-четыре дня он не умрет…

— Дина… Валентина… Гена… — Пластинку Тошкина явно заело, и я подсказала:

— Миша, Вова, Люда, Катя…

— Квартира, — вяло отозвался Тошкин, демонстрируя инстинкты собственника, а потом снова начал о своем: — Бабушка, Федор, Гена…

Он тяжело дышал и уже не дрожал, а, наоборот, покрылся испариной.

— Тошкин, хватит притворяться, — на всякий случай попросила я, все-таки завидуя великому актерскому мастерству собственного мужа.

— Я не притворяюсь, — обиделся он и затянул свою любимую песню: — Лариса… Гена…

Никогда я не была эталоном чуткости — и начинать нечего. Я лихо сдернула с Тошкина одеяло и на мгновение замерла. На груди моего героя лежала папка с делом маляра. Я узнала ее по тесемкам и была страшно возмущена вторжением на чужую территорию. Дима невнятно застонал.

— Укрой меня, пожалуйста, Яша…

Докатились! Семейная солидарность никогда не доводила до добра. Теперь мой шестой муж Яша и в галлюцинациях приходит к моему восьмому мужу Диме. Мужья всех стран, соединяйтесь!

— Не мучай его, — заскулил Зибельман из-за двери. — Он же под уксусным обтиранием. Потеет. Надя, не мучай.

Меня бы кто-нибудь измучил красивым мужским телом, пригодным не только для ношения одежды. Я почему-то подумала о Мише и, устыдившись, прилегла рядом с Тошкиным.

— Прости меня за все, — сказал он и накрылся с головой.

Похоже, аудиенция была закончена. Тошкин не притворялся, он просто болел.

Когда, например, болел мой папа, мама брала отпуск за свой счет. Он никогда не вставал с постели, пока ртутный столбик не занимал прочное положение 36,6. Он тоже любил собирать у одра родственников и страшно обижался, если они не засиживались долго. В доме у нас все говорили шепотом, ходили на цыпочках, но ни в коем случае не отключали телефон. Поток приветствий заболевшему хирургу был красивой традицией всех папиных подчиненных. А когда мама, намаявшись за день возле него, засыпала, папа выходил на кухню, чтобы немного поразвлечься — посмотреть свежие газеты, футбол, выпить бутылочку пива, договориться о рыбалке на выходные. Утром все начиналось с начала. Единственным паролем, что выводил папу из горячки, была фамилия начальника облздравотдела. О, времена, о, нравы…

— Старков! — сказала я, касаясь мужниных чресел.

— Нет, — четко ответил он мне и собственной эрекции, а потом снова завелся: — Дина, Федор, Гена…

— Мы вернемся к этому разговору ночью, — пригрозила я.

Тошкин тихо застонал и в предчувствии любви закрыл глаза.

— Я посижу с ним. — В спальне возник Яша. — Я все буду записывать. Он таки государственный человек. Что там было сказано ранее? Федя?

Или я ошибаюсь, или Яша развлекался в предвкушении своего собственного червового интереса. Примерно так он вел себя, когда сообщили о скоропостижной смерти ранее украденного депутата областного совета. Хотя в целом все эти дела его не касались. Я оставила Тошкина на произвол Яши и призналась себе, что пустила дела семьи на самотек. Но голос последней пионерки креп во мне, он переходил на басы и настойчиво громыхал внутри: «Жить, учиться и бороться». Между делом маляра и четверкой по русскому лежала страшная пропасть, преодолеть которую была способна только я.

— Аня! — зычно окликнула я. — Мы будем писать диктант!

— Давай, — улыбаясь, согласилась дочь, — потому что с этим русским у меня тоже не хватает никаких нерв.

— Нервов, — автоматически поправила я и порадовалась Аниной способности к словообразованиям.

— Нервов. Эта Дина Ивановна…

— Кто? — Я согнулась пополам, как от удара в живот. Не ее ли поминал Тошкин в своей вечерней молитве?

— Учительница по русскому, — сказала Аня и побежала открывать дверь какому-то ночному гостю.

Я принарядила унылое личико зловеще-обаятельной улыбкой и поплелась вслед за ней. Хронофаги — пожиратели времени — тянули ко мне свои щупальца. Причем тянули отовсюду и всегда. Соседка за солью? Мишин с очередным проектом кафедрального устава? Людочка с планом террористической акции? Может быть, Костенко с признанием?

— Здравствуйте, Аглаида Карповна, — сказала я, понимая, что мне никогда не выпадет меньшее из всех зол, только буря, ураган и какой-нибудь натиск.

— Да, добрый вечер, — сказала она, протягивая Анне тортик, а мне небольшой саквояж.

— Так я у вас поживу? — легко спросила она, сбрасывая плащ.

Как-то сразу вспомнилось все. И три источника, и три составные части марксизма, и Каин, убивший Авеля, и царь Соломон, который сказал несчастному, стесненному жилищными условиями человеку: «Возьми корову, возьми козу, возьми собаку…»

Аглаида Карповна спросила, где ей можно умыться с дороги. Мне стало немного не по себе — у меня в ванной шли учения маленькой хозяйки. Вторую неделю стояло замоченным все постельное белье, полотенца и прочие предметы первой необходимости. Раз в три дня я меняла воду. Кормила порошком и надеялась, что белье вот-вот постирается само. Моя мама при виде таких прачечных изысков обычно очень расстраивалась. Но Аглаида Карповна, шествуя из варяг в греки, должна была выдержать. Я зажмурилась, собралась с силами и сказала: