«Последний поэт деревни». Несмотря на необыкновенную цельность есенинского художественного мира, на протяжении творческого пути поэта стиль его «словесной походки» менялся. «В годы революции был всецело на стороне Октября, но принимал все по-своему, с крестьянским уклоном», – писал поэт в автобиографии («О себе», 1925 г.). «Крестьянский уклон» заключался в том, что Есенин, как и другие поэты, писавшие о крестьянстве (Н. Клюев, П. Орешин, С. Клычков), ожидал от революции освобождения крестьян, превращения России в великую Крестьянскую Республику – благословенную страну Хлеба и Молока. В 1917–1919 гг. Есенин, почти перестав писать лирику, создает цикл революционных поэм: «Иорданская голубица», «Небесный барабанщик», «Инония» и др. – «Новый Завет новой мужицкой эры». Однако очень скоро стало ясно, что ожидания Есенина не оправдались. Весной 1920 г. в Константинове (поездки на родину обычно бывали «урожайными» на лирику) Есенин пишет единственное стихотворение – «Я последний поэт деревни…»:

Если бы мы не знали наверняка, что стихотворение написано ранней весной, когда лист на деревьях едва проклевывается, если бы не было доподлинно известно, что написано оно в Константинове, где нет никаких мостов, – его вполне можно было бы принять за зарисовку с натуры. Но это не пейзаж, а созданный средствами пейзажной живописи образ прощания и с вымирающей – деревянной – деревней, и с ее последним поэтом – еще живым, но уже почувствовавшим, что время его миновало:

Есенин будто заказывает панихиду по дорогому его сердцу обреченному миру, сам ее в одиночку «справляет», и делает это именно в том Храме, где богослужение можно совершать в любой час и на всяком месте – в храме Природы. Через традиционный для его поэзии «древесный» образный знак («все от дерева – вот религия мысли нашего народа», – считал поэт) выражает он свою самую глубокую боль. Это боль от погибели того быта, где все связано с «деревом», а главное – от вымирания рожденного этой «религией» искусства. Поэтому «скромный» мост, который «последний поэт деревни» строит в песнях, – это «дощатый», из дерева слаженный мост. Поэтому и знаком гибели становится хрип «деревянных» часов луны. Поэтому и служки храма – деревья, «кадящие» осенней листвой. И даже необходимая в обряде поминального действа свеча, как и все, что сплотилось в обреченном протесте против неживых ладоней железного гостя, – свеча живая, из телесного воска сотворенная:

Есенин стал «последним поэтом» не только деревни, но и всей Руси уходящей, той Руси, миф о которой существовал на протяжении веков. «Мне очень грустно сейчас, история переживает тяжелую эпоху умерщвления личности как живого» (из письма Есенина, август 1920 г.).

Год 1920-й – переломный в творчестве Есенина. Мотивы покинутого дома осложняются у него конфликтом «Русь Советская» – «Русь уходящая». Сам поэт – в «узком промежутке» между ними: «Язык сограждан стал мне как чужой. В своей стране я словно иностранец».

Литературовед Алла Марченко назвала героя лирики Есенина последних лет «разговаривающим Есениным». Стихи 1924–1925 гг. удивительно многоголосы. Сам поэт не знает ответа на вопрос «куда несет нас рок событий?», поэтому он дает право голоса многим своим героям – матери, деду, сестрам, землякам:

Любовная лирика. «Заметался пожар голубой, / Позабылись родимые дали. / В первый раз я запел про любовь, / В первый раз отрекаюсь скандалить». Это строки знаменитого стихотворения из цикла «Любовь хулигана» (1923). Действительно, в раннем творчестве Есенина (до начала 1920-х гг.) стихи о любви были редкостью. Показательно для его поэтического мира стихотворение 1916 г. «Не бродить, не мять в кустах багряных…». Здесь любимая неотделима от природного окружения: у нее «сноп волос овсяных» и «зерна глаз»: «С алым соком ягоды на коже, / Нежная, красивая была / На закат ты розовый похожа / И, как снег, лучиста и светла». Ушедшая возлюбленная, что была «песня и мечта», не исчезла бесследно – она растворилась в окружающем мире:

Далеко не все стихи цикла «Любовь хулигана» относятся к лучшим творениям Есенина. Скорее – отдельные образы, строфы, строчки: