В повести «Княжна Мери» внутренний мир Печорина открыт более, чем в какой-либо из других повестей. Лермонтов использует все виды психологического самоанализа: герой рассказывает о событиях своей жизни в форме дневника-хроники. Многие учащиеся ошибочно называют весь «Журнал Печорина» дневником, хотя именно «Княжна Мери» – единственная из повестей в составе «Журнала», где использована дневниковая форма. Но характер этого дневника не совсем обычный. За избранной Печориным (и, естественно, самим писателем) формой повествования угадывается совершенно иная форма – драматургическая. Печоринский дневник, в котором все события расписаны по дням (с 11 мая по 16 июня), поражает своей «театральностью», как будто перед нами воплощенный в спектакль сценарий, написанный самим героем. Дневник Печорина фиксирует события выборочно: это не хроника жизни героя, а хроника его «эксперимента» с Грушницким и княжной Мери. Подробно сказано только об узловых моментах этого «эксперимента», начавшегося как комедия, но завершившегося трагедией.

Поведение героев повести и восприятие происходящего Печориным театрально. Первое, что бросается в глаза, – театральность фигуры Грушницкого, юнкера в «толстой солдатской шинели». Как иронически замечает Печорин, это один из тех людей, у которых на все случаи жизни есть «готовые пышные фразы». Просто прекрасное его не трогает – подобно актеру, выходящему на сцену, он важно драпируется в «необыкновенные чувства, возвышенные страсти и исключительные страдания». Грушницкий напоминает Печорину героя романтических трагедий. Только в те минуты, когда «сбрасывает трагическую мантию», замечает Печорин, «Грушницкий довольно мил и забавен». Толстая солдатская шинель – это его «трагическая мантия», которая скрывает фальшивые страдания и несуществующие страсти. «Моя солдатская шинель – как печать отвержения. Участие, которое она возбуждает, тяжело, как милостыня», – гордо сообщает Грушницкий.

«Страстного юнкера» невозможно представить без позы, без эффектных жестов и пышных фраз, без атрибутов театрального поведения. Именно таким его видит ироничный Печорин: «В это время дамы отошли от колодца и поравнялись с нами. Грушницкий успел принять драматическую позу с помощью костыля, и громко отвечал мне по-французски…» Далее следует заученная цветистая фраза: «Мой милый, я ненавижу людей для того, чтобы не презирать их, ибо иначе жизнь была бы слишком отвратительным фарсом». Чуть позже Печорин ответил в том же тоне, явно пародируя Грушницкого: «Мой милый, я презираю женщин для того, чтобы их не любить, ибо иначе жизнь была бы слишком смехотворной мелодрамой». Юнкер упоминает трагический фарс, Печорин – смехотворную мелодраму. Оба героя высказываются о жизни как о театрализованном представлении, в котором смешиваются жанры: грубый фарс с высокой трагедией, чувствительная мелодрама – с пошлой комедией.

Печорин своей иронией снижает Грушницкого, сводит его с пьедестала: опорой юнкера становятся совсем не театральные костыли («успел принять драматическую позу с помощью костыля»). Это происходит всегда, когда в записях Печорина появляется Грушницкий, влюбленный в княжну Мери. Нарочито грубый вопрос о зубах Мери («А что у нее зубы белы? Это очень важно!») задан не потому, что Печорин хотел посмеяться над девушкой, а для того, чтобы снизить, «приземлить» наигранную патетику слов Грушницкого. Автор дневника прекрасно видит, что Грушницкий – нелепый шарж на него самого, полагая, что за внешним обликом и эффектными словами юнкера скрыта пустота. Однако Печорин не хочет заметить другого: внешний антураж скрывает в Грушницком растерянность неопытной души и подлинные чувства (любовь к Мери, стремление к дружбе, а позднее – непритворную ненависть к Печорину).

Вплоть до сцены, когда Грушницкий открывает тайну ночного переполоха, его поведение пронизано театральностью. И только на дуэли романтический плащ был сброшен и открылся новый, «не узнанный» Печориным Грушницкий:

«Лицо у него вспыхнуло, глаза засверкали.

– Стреляйте, – отвечал он. – Я себя презираю, а вас ненавижу. Если вы меня не убьете, я вас зарежу ночью из-за угла. Нам на земле вдвоем нет места…»

Его гневные слова, обращенные к бывшему кумиру, Печорину, – крик отчаяния, это уже его собственный, а не подражательный голос.

Поведение других персонажей повести тоже театрально. Это объясняется не только их стремлением к эффектной позе и пышным высказываниям: такими их видит Печорин. В повести господствует его точка зрения на мать и дочь Лиговских, других представителей «водяного общества». Печорин смотрит на окружающих глазами человека, твердо убежденного в том, что перед ним не живые люди, а марионетки, полностью зависящие от его воли.

По прихоти Печорина разыгрывается комедия, которая постепенно превращается в трагедию. Печорин играет в ней привычную для него роль «топора в руках судьбы». Веселая комедия, задуманная им, не удалась, и вместо того, чтобы стать ее персонажами, княжна Мери, Грушницкий, княгиня Вера становятся участниками «трагедии рока», в которой Печорин – главное действующее лицо – играет роль злого гения, превращается в источник их бед и страданий.

Все события комментирует Печорин, но самый важный комментарий дается им к «событиям», происходящим в собственной душе. Для этого и понадобился дневник. Он как бы скрывает, приглушает театральность поведения людей, переводит события и отношения между действующими лицами печоринского «эксперимента» в психологический план. Если в глазах всех персонажей повести Печорин – некий сценический герой, непонятная, но несомненно демоническая натура, то для него самого все происходящее похоже на заигранную пьесу. Это выясняется из его автокомментария, в котором он не скупится на оценки. Основной мотив записей Печорина – скука, усталость, отсутствие новизны чувств и впечатлений. Даже возобновление отношений с княгиней Верой – это возвращение к прошлому, к воспоминаниям, от которых веет привычным холодом и скукой.

Печорин – блестящий и остроумный собеседник, и он же – герой водевиля, произносящий то, что определено «ролью», декламирующий громко, в расчете на эффект. Для себя он оставляет трагический шепот, который значительнее, чем слова, произносимые им вслух. Анализируя свои поступки, он как бы выходит из толпы действующих лиц, из всей кутерьмы, которую сам же и затеял, и становится самим собой, а не сценическим персонажем с лицом, закрытым маской. Наедине с самим собой Печорин – это маленький демон, страдающий от своей свободы. Он сожалеет о том, что не вступил на путь, назначенный судьбой, и одновременно гордится своим одиночеством, своей исключительностью в людской толпе.