В одиннадцатой главе первого тома автор начал жизнеописание Чичикова с рассказа о воспитании героя, об «уроках» приспособленчества и стяжательства, преподанных ему отцом. Это был «мостик» ко второму тому: ведь в нем по контрасту с отцом, сделавшим из Павлуши мошенника и приобретателя, у Чичикова появился по-настоящему мудрый наставник – богатый откупщик Муразов. Он советует Чичикову поселиться в тихом уголке, поближе к церкви, к простым, добрым людям, жениться на небогатой доброй девушке. Мирская суета только губит людей, убежден Муразов, наставляя героя обзавестись потомством и прожить оставшуюся жизнь в покое и мире с окружающими. Муразов высказывает некоторые заветные мысли самого Гоголя: в последние годы он склонен был считать идеалом человеческой жизни монашество. С «высоким упреком» к чиновникам во втором томе обращается и генерал-губернатор, призывая их вспомнить об обязанностях своей земной должности и о нравственном долге. Образ помещика-хозяина Костанжогло – воплощение гоголевского идеала русского помещика.

Наряду с действительно плодотворными идеями положительная программа государственного и человеческого «устроения», начертанная Гоголем во втором томе, содержит немало утопического и консервативного. Писатель не сомневался в самой возможности моральной перестройки людей в условиях самодержавно-крепостнической России. Он был убежден в том, что именно сильная монархия и ее незыблемая общественно-правовая опора – крепостничество – и есть почва, на которой в людях взойдут ростки нового. Обращаясь к дворянству, Гоголь-моралист призывал высшее сословие осознать свои обязанности перед государством и народом. В образной форме во втором томе поэмы должны были быть претворены идеи, высказанные в публицистически заостренной книге «Выбранные места из переписки с друзьями».

Гоголя-художника вдохновляла идея действенности слова. За словом писателя, по его мнению, должен следовать результат – изменения в самой жизни. Поэтому драма Гоголя не столько в том, что в самой жизни не было материала для создания положительных образов, сколько в его высочайшей требовательности к себе: ведь он никогда не был простым «фотографом» действительности, который довольствуется тем, что уже есть в жизни. Гоголь не уставал повторять, что высокие истины, открывшиеся ему, должны быть художественно претворены в его главной книге. Они должны вызвать переворот в душах читателей и быть восприняты ими как руководство к действию. Именно неуверенность в том, что его художественное слово может стать «учебником жизни», и обусловила незавершенность величественного здания гоголевского эпоса.

Решительно нельзя согласиться с теми исследователями, которые считают, что Гоголь-художник был вытеснен во втором томе Гоголем-моралистом. Гоголь не был только художником и в «Ревизоре», и в «Шинели», и в первом томе «Мертвых душ». Он не перестал быть художником и в период работы над вторым томом. Книга «Выбранные места из переписки с друзьями» – «пробный шар», пущенный Гоголем с целью проверить, как будет воспринято продолжение поэмы, – не должен заслонять главного. Даже по сохранившимся фрагментам второго тома можно сделать вывод: в последнее десятилетие Гоголь раскрылся как писатель нового типа, который стал характерным именно для русской литературы. Это писатель с высоким накалом религиозно-нравственных чувств, считающий духовное обновление России главным делом своей жизни, прямо обращающийся к современникам со словами «высокого упрека» и оптимистического ободрения. Гоголь был первым писателем, «собиравшим» русского человека, внушавшим ему свою веру в грядущее величие России. Последователями Гоголя стали Ф. М. Достоевский и Л. Н. Толстой.

Работа над вторым томом была для Гоголя познанием России и русского человека: «Не будут живы мои образы, если я не сострою их из нашего материала, из нашей земли, так что всяк почувствует, что это из его же тела взято». Отметим еще одну важную особенность нового подхода Гоголя к изображению человека. «Упрекая» и «ободряя» людей, он адресуется и к самому себе. Строгий и назидательный по отношению к героям, Гоголь не менее придирчив к самому себе. «Для меня мерзости не в диковинку: я сам довольно мерзок», – признавался Гоголь в 1846 г. (письмо А. О. Смирновой). Несовершенства и заблуждения героев писатель воспринимает как свои собственные, как бы «разветвляясь» в тех, кого изображает. «Выставляя» их на всеобщее обозрение, он «выставляет себя». Второй том – это своеобразный дневник самопознания. Гоголь предстает в нем как аналитик собственной души, ее идеальных порывов и тончайших чувств. И для себя, и для своих героев автор жаждет одного: чтобы наконец кто-то подтолкнул к действию, указал направление движения и его конечную цель. «Познание настоящего» его не страшило, ведь «пути и дороги к… светлому будущему сокрыты именно в этом темном и запутанном настоящем, которого никто не хочет узнавать…».

Идея движения, ничем не скованного развития – самая плодотворная идея «Мертвых душ». Во втором томе Гоголь конкретизирует свое представление о развитии. Его содержание он понимает теперь как обновление человека – двуединый процесс разрушения старого и рождения нового. Крушение Чичикова, стяжателя и мошенника, составило сюжетную канву второго тома, но его душа разрушается во имя созидания, нового строительства. Заветная идея второго тома – идея переустройства духовного мира людей, без которого, по убеждению Гоголя, невозможно нормальное развитие общества. Только духовное возрождение русского человека придаст силы «Руси-тройке» для ее полета в историческом времени.

Смех Гоголя во втором томе «Мертвых душ» стал еще более горьким и жестким. Некоторые сатирические образы (например, образ полковника Кошкарева, устроившего в своей деревне что-то вроде бюрократического государства в миниатюре) и сатирическое изображение губернского города предвосхитили появление беспощадной общественно-политической сатиры М. Е. Салтыкова-Щедрина. Все персонажи второго тома не просто «старые знакомые», в которых немало общего с комическими персонажами первого тома поэмы. Это новые лица, выразившие все дурное и хорошее, что писатель увидел в России.

Гоголь создал как бы очерки-эскизы литературных героев, «дорисованных» писателями второй половины XIX в. Во втором томе есть и будущие Обломов и Штольц (Тентетников, искалеченный дурным воспитанием и неспособностью к делу, и предприимчивый, деятельный Костанжогло). В схимнике угадывается знаменитый персонаж романа Достоевского «Братья Карамазовы» старец Зосима. Улинька Бетрищева, «чудная русская девица», – прообраз героинь Тургенева и Толстого. Есть во втором томе и кающийся грешник – Чичиков. Он и в самом деле склонился было к тому, чтобы изменить свою жизнь, но нравственное возрождение героя пока не состоялось. Кающийся грешник станет центральной фигурой в романах Достоевского. Образ и беззащитного русского Дон-Кихота, единственным оружием которого стало слово, также создан Гоголем: это образ Тентетникова.