Генерал приказал остановиться и спрятать машины в придорожном ольшанике. Сам тоже забрался в зелень поглубже и оттуда стал наблюдать в бинокль. Без сомнения, это были краснозвездные эскадрильи. Окрест заговорили зенитки. Но советские самолеты на предельной высоте упрямо шли к аэродрому.

— Опять, черт возьми, истребители зевают! — выругался командующий и хотел было сказать адъютанту: «Поехали!», но вдруг как гром среди ясного неба по всему фронту корпуса загрохотали разрывы снарядов советской артиллерии, а в направлении главного удара, что так искусно был разработан Хейндрице, раскатился странный грохот, будто кто-то сыпал с неба чугунные ядра.

— «Катюши»! Опередили, проклятые! О, майн гот! Значит, Вегерт продал... — сокрушенно шептал он. А в его голове, как упрек начальнику штаба, закрутилось: — «Вот тебе и «Мельница»! Маленький Сталинград! Удар на Калугу! Москву!.. Желание, дорогой мой генерал, это еще не действительность... — И он себе ответил: — Да, теперь нечего и думать о Сухиничах, дай бог удержаться на месте».

Несмотря на бомбежку, Хейндрице решил немедленно ехать прямо на КП корпуса.

На дороге, у КП, его встретил с ног до головы запыленный землей комкор и сообщил, что дальше ехать нельзя, так как по КП ведется артиллерийский огонь, и предложил пройти на НП начальника артиллерии, который размещается в стороне, в лесу.

— ...В 4.30, когда войска корпуса вышли на исходное положение и приняли боевой порядок, — докладывал комкор, — неожиданно накрыли нас, на всю глубину, авиация и артиллерия русских. Самое страшное — это огонь «катюш». Дивизии первого эшелона понесли большие потери. Дальнобойная артиллерия достала и до нас, — комкор показал на развороченный, еще дышавший пылью блиндаж. — Сейчас противник ведет губительный огонь и бомбежку по артиллерийским позициям и штабам... Как ни печально, но должен, экселенц, вам доложить, что корпус сейчас наступать не может.

— Печально, — только и сказал генерал Хейндрице. И тут же с НП начарта доложил по телефону начальнику штаба ЦГА. Командующий ЦГА генерал-фельдмаршал фон Гюнтер Клюге в столь раннее время еще отдыхал.

Как только он встал, так сразу же, еще не позавтракав, вошел в кабинет. За ним следом появился и начальник штаба, посмотрев в лицо которого, фельдмаршал почувствовал недоброе.

— Случилось что-нибудь у генерала Хейндрице?

— Да, экселенц. Русские за полчаса до начала нашего артиллерийского налета развернули свою контрартподготовку. Вели в течение часа адский огонь, поддержанный сильной бомбежкой. Значительно пострадали войска первого эшелона корпуса.

— Плохо, генерал. Очень плохо! — промолвил фельдмаршал. И, подавляя в себе волнение и возмущение, как ни в чем не бывало подошел к лежавшей на длинном столе карте. Глядя на район Фомино — Долгое, как бы про себя произнес:

— Что это, по-вашему, контрартподготовка или большее?

— По данным разведки, у них на этом направлении в глубине войск нет. Я полагаю, что это только контрартподготовка.

— Хотелось бы верить, что это именно так. — Фельдмаршал многозначительно взглянул на начальника штаба. — Но учтите, генерал, русские научились скрытно готовить операции. Так что нам надо быть наготове... Какое решение Хейндрице?

— Я с ним только что разговаривал. Он на КП корпуса, — доложил начальник штаба. — Корпус сейчас наступать не может.

— Не может? — Как ни держался фон Клюге, все же тяжело вздохнул. — Значит, наступление на Сухиничи сорвано?

Наступила тяжелая пауза. Какое-то время оба молчали. Наконец фон Клюге перевел взор с карты на генерала и тихо спросил:

— А каковы дела на фронте девятой армии?

Начальник штаба, вооружившись цветным карандашом, опустил его синий конец на наименование Погорелое-Городище:

— Сто шестьдесят первая и тридцать шестая дивизии после тяжелого боя оставили свои позиции и отходят, сдерживая натиск противника. Сейчас они сражаются, удерживая Погорелое-Городище, Александровку, Веденское. Погорелое-Городище окружено с трех сторон двести пятьдесят первой дивизией красных.

— А кто ею командует?

— Имеются сведения, что ею командует полковник Городовиков, по национальности калмык, в прошлом кавалерист...

— Ну и черт с ним! Продолжайте. Доложите, что мы имеем на этом направлении?

— Две танковые и две пехотные дивизии. — Докладывая, начальник штаба черкнул карандашом под наименованиями Сычевка, Ржев, Вязьма и Смоленск.

— А резерв корпуса?

— Сто сорок вторая дивизия.

— Не густо! — промычал фельдмаршал. — А что в глубине у них? — пальцем показал на Погорелое-Городище.

— Вчера авиация установила скопление танков на дорогах восточнее Веденского, а в лесах районов Холм и Княжьи Горы обнаружена конница, примерно до корпуса.

— Все ясно. Полагаю, это направление главного удара на Сычевку, — заключил фельдмаршал. — Распорядитесь поднять эти дивизии по боевой тревоге, — фон Клюге обвел карандашом на карте четыре кружочка, — и немедленно двинуть их к Вазузе. Ни Ржев, ни Зубцов, ни Сычевку отдавать нельзя. Здесь, — фельдмаршал тупым концом карандаша пробежал по зубчатой черте, обозначавшей оборонительный рубеж по западному берегу Вазузы, — мы должны во всеоружии встретить русских, обескровить и отбросить их обратно за Держу. Там закрепиться и держать этот рубеж до последнего солдата... Так требует фюрер! — Фон Клюге для убедительности даже приподнял руку. Опускаясь в кресло, он в шутку сказал: — Большевики ни в бога, ни в черта не верят, а тот и другой им помогают... И где только они берут силы?