— Правильно докладывал полковник Железнов. Надо, чтобы командир взвода, командир роты управляли огнем своих подразделений. А у нас что иногда получается? Напрасная трата патронов.

Затем Сталин спросил, где в обороне должен находиться командир, и выразительно посмотрел на комбрига Алехина Евгения Степановича.

Ты его знаешь. У него три ордена Красного Знамени. Он, не долго думая, ответил:

— Там, где лучше всего руководить боем — в центре расположения взвода. Здесь весь взвод на его глазах и в руках. По-моему, НП комвзвода должен находиться где-нибудь в тупичке хода сообщения, так шагах в десяти. Здесь же должна быть и его землянка. Тогда мимо него никто не пройдет незамеченным.

С тем же вопросом Сталин обратился к Кочетову. И представь себе, Микола как ни в чем не бывало встал, выпрямился и по-солдатски ответил:

— А я, товарищ Сталин, так и делаю. Командиров взводов посадил вблизи первой траншеи, а сам — на своем НП, за второй траншеей, невдалеке от хода сообщения. А свою землянку расположил так, что, кто бы ни шел по ходу сообщения, я всегда вижу. В жизни передовой — это очень нужно...

Слушая Николая и других комрот и комбатов, я невольно подумал, как плохо мы знаем свои кадры. При оценке их подходим со странной, я бы сказал со стариковской меркой, с какой-то перестраховочкой. Боже сохрани предложить начальству Кочетова на батальон. «На батальон, а почему не на полк?» — хлестанет начальство. А помнишь, как в гражданскую войну? Нас, совсем молодых солдат и унтеров, революция ставила и на полки, и на бригады, и даже на целые армии. Вон Тухачевский — двадцати девяти лет — командовал фронтом, да еще каким! Западным! Ты скажешь — талант! Но таланты познаются в делах. Вот так-то, дорогой мой комиссар! Прости, я отвлекся.

Наша беседа продолжалась до часу дня. В час отвели нас в специальную комнату, где был накрыт стол. Обедали по заказу, но без спиртного. Ровно в два часа нас снова пригласили к Верховному. Члены Политбюро уже были в сборе. Товарищ Сталин вышел из своей комнаты отдыха и поднятием руки подал знак садиться и, улыбаясь, заметил, что теперь, после обеда, у нас разговор должен пойти веселее и активнее. По его лицу было видно, что беседой он доволен. Да и мы после обеда почувствовали себя свободнее и веселее. Верховный зашел за свой стол и, набивая трубку табаком, оттуда обратился к нам с вопросом, что надо сделать для укрепления фронтовой дисциплины.

По вопросу дисциплины говорили многие. Верховный, прохаживаясь с трубкой мимо нас, молча слушал каждого. Не помню фамилию офицера, который, говоря о поднятии дисциплины, предложил внести в устав наказание. Сталин остановился около него и стал разъяснять, что одними наказаниями дисциплину не поднимешь. Воинская дисциплина нашей армии основывается прежде всего на высокой сознательности и на политическом воспитании воинов.

В общем после обеда пришлось основательно пошевелить мозгами. На каждое высказанное новое положение сыпались вопросы не только от Сталина, но и от членов Политбюро.

После перерыва перешли к обсуждению нового устава пехоты.

Когда беседа закончилась, все вышли в приемную, а Короткова и Булганина товарищ Сталин задержал. О чем он там с ними говорил, не знаю.

За окном была уже ночь, и часы показывали половину десятого, когда вышел генерал Коротков.

Так закончил свое повествование Яков Иванович.

* * *

А получилось так. Сталин подозвал генерала Короткова к своему столу, еще раз спросил его о службе, что-то записал в маленькую книжечку и отпустил. После, когда ушел генерал Коротков, Иосиф Виссарионович выразил Николаю Александровичу восхищение офицерами, оставившими его кабинет, и, обращаясь к членам Политбюро, сказал, что следовало бы комбригу и полковникам присвоить звание генералов, а генералу Короткову дать генерал-лейтенанта и назначить на армию.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

О присвоении генеральского звания Яков Иванович узнал необычно. Это было на другой день его приезда с КП фронта, утром, когда он вернулся из полка Карпова, где ночью проводился поиск, который закончился безуспешно. Это основательно омрачило Якова Ивановича, и всю дорогу его не покидала мучительная мысль, в чем же причина? Хотя причина была одна: гитлеровцы как никогда бдительно несли службу наблюдения.

Усталый, он вошел в землянку и решил сразу же лечь в постель и хотя бы часок поспать, но у порога застыл: на столе красовался вставленный в снарядную гильзу букет, искусно составленный из золотистых веток дуба и красных гроздьев рябины.

— Александр Никифорович! По какому это случаю? — выразил удивление Железнов.

— Не знаю, — пожал плечами Никитушкин. — Майя-телеграфистка принесла. Под гильзой ее записочка.

— Записочка? — еще более удивился Яков Иванович и, взяв ее, подошел поближе к лампочке. «Товарищ комдив! Я приняла сверху весьма приятное для вас сообщение. Желая до вашего приезда сохранить в тайне, я никому об этом не говорила. Как приедете, позвоните. М.Волгина».

Железнов взял телефонную трубку.

— Майя? Здравствуйте! Что за сообщение?

В ответ последовало:

— Сейчас принесу. — И трубка замолкла.

Вскоре в землянку вошла Майя.

— Поздравляю вас, — обратилась она к Железнову.

— С чем, Майя?

— Разрешите вас, товарищ комдив, ради такого случая назвать по имени и отчеству? — и тут, не дождавшись ответа, промолвила: — Дорогой Яков Иванович, поздравляю вас с присвоением вам звания генерал-майора!.. Вот вам и поздравления Военных Советов фронта и армии, — протянула она телеграмму, а затем и руку.