Судьбу Лангсдорфа решило дошедшее до Геттингена известие о готовящемся первом русском кругосветном плавании.

Между Геттингеном и Петербургом уже несколько десятилетий существовали прочные научные связи и велась оживленная переписка. Еще в 1750 г. Геттингенский университет окончил сын петербургского почтдирек- тора барона Фридриха Аша Егор Аш, ставший тринадцать лет спустя первым членом медицинской коллегии. Е. Ф. Аш подарил Геттингенскому университету огромные коллекции и был избран иностранным членом его научного общества. Корреспондентом Петербургской Академии был Михаэлис. Связи геттингенских и петербургских ученых укрепились и благодаря работе в России Шлёцера.

14

Сведения об отправлении в плавание кораблей И. Ф. Крузенштерна стали известны Лангсдорфу в середине лета 1803 г., и он немедленно написал Л. К). Крафту, прося содействовать принятию его в состав экспедиции в качестве натуралиста. С той же просьбой ученый, по- видимому, обратился и к Ф. П. Аделунгу, языковеду и историку, только что назначенному наставником великих князей Николая и Михаила. Письмо Крафта, полученное Лангсдорфом 6 (18) августа, не оставляло, казалось, никакой надежды на возможность принять участие в плавании. Крафт писал, что корабли должны вот-вот выйти в море, что экипаж полностью укомплектован, а натуралистом назначен лейпцигский ботаник В. Г. Тилезиус фон Тиленау. Он упомянул также, что экспедиции предстоит восьмидневная стоянка в Копенгагене. Последнее побудило Лангсдорфа действовать немедленно. В день получения письма Крафта ученый, пожалуй, впервые столь отчетливо проявил свою недюжиннук/ волю и способность добиваться поставленной цели. Вечером этого дня, завещав в случае смерти свои коллекции университетскому музею и попрощавшись с друзьями, он выехал в Любек, надеясь оттуда добраться до Копенгагена и застать там русские корабли. Блуменбах одобрил решительность Лангсдорфа и искренне пожелал ему удачи. «Никогда еще ни одно кругосветное путешествие не вызывало у меня столь теплых чувств», — писал он вскоре после отъезда своего ученика.16

КРУГОСВЕТНОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ

9 (21) августа 29-летний Лангсдорф приехал в Любек. В близлежащей гавани Травемюнде ему удалось найти судно, отплывавшее в Копенгаген в ночь с 10 (22) на И (23) августа. Таким образом, рано утром 12 (24) августа Лангсдорф добрался до столицы Дании. Первый же встречный, у которого он осведомился о ближайшей хорошей гостинице, указал ему как раз на ту, где остановились офицеры русской экспедиции. «Сегодня доктор Лангсдорф прибыл сюда из Геттингена за пять суток, — отмечал в своем дневнике Крузенштерн. — Он написал в Петербург и сообщил о своем желании участвовать

15

в этом путешествии. Если бы его письмо прибыло на восемь дней раньше, то его без сомнения наняли бы».1 Крузенштерн и камергер Н. П. Резанов, следовавший на корабле «Надежда» в Японию во главе русского посольства, не сразу согласились принять Лангсдорфа в состав экспедиции. В Копенгаген со дня на день должен был прибыть Тилезиус, и воспользоваться услугами Лангсдорфа сначала соглашались лишь в том случае, если лейпцигский натуралист опоздает ко времени отплытия кораблей. «Нанять ли Лангсдорфа, не зависело только от меня», —писал в этот же день Крузенштерн в дневнике.2

Помимо обязательств перед Тилезиусом, Крузенштерна и Резанова, видимо, занимало и финансовое положение Лангсдорфа как участника будущего плавания. Он не состоял на русской службе, и жалования ему, естественно, не полагалось. Однако оба руководителя экспедиции (а каждый из них считал таковым себя, что, как известно, привело в дальнейшем к серьезным разногласиям между ними) были поражены бескорыстием Лангсдорфа и его преданностью науке. «Сильная страсть его к наукам, убедительная без всяких требований просьба и, наконец, рекомендация нашей академии, которой он корреспондентом», явились, по мнению Резанова, достаточными основаниями для того, чтобы принять Лангсдорфа натуралистом на «Надежду».3 «Ревность сего ученого» и его настойчивое стремление «победить невозможности» отмечал и Крузенштерн.4 Кроме того, в разговоре с Резановым Лангсдорф, как это видно из дневника Крузенштерна, упомянул, что Тилезиус, о котором он был наслышан, неодинаково силен во всех областях естествознания. «Если естествоиспытатель невежда; то будет крайне необходимо нанять Лангсдорфа...», — заявил Резанов Крузенштерну со свойственной ему прямотой.5

Так уже в день своего приезда Лангсдорф был принят в состав экспедиции. «Радость и благодарность Лангсдорфа нелегко описать, — отмечал Крузенштерн.— Он заявил о своей готовности по возвращении возместить золото, которое он потратит, из своих средств, если император ничего не сделает для него».6 А пока нового натуралиста «Надежды» согласились субсидировать Крузенштерн и Резанов. В начале сентября Лангсдорф сообщил обо всем Крафту. Представление о принятии Лангсдорфа

16

на русскую службу было отправлено в Петербург, но ответ можно было получить только по прибытии экспедиции на Камчатку.

Лангсдорфу поручили сборы и наблюдения по ихтиологии и минералогии. Вскоре на «Надежду» прибыл Ти- лезиус, в область занятий которого входили теперь энтомология, орнитология и другие отрасли зоологии. Приехал и швейцарский астроном И. К. Горнер, заключивший контракт об участии в плавании с русским дипломатическим представителем в Дрездене. Ботапические исследования были предоставлены доктору Бринкену. Художником был Степан Курляндцев.

Отношения Лангсдорфа со своими будущими спутниками сложились не сразу и не просто. Уже 16 (28) августа лейтенант Ермолай Левенштерн, на обширный неопубликованный дневник которого мы будем еще не раз ссылаться, писал: «Бринкен и Курляндцев обижаются, что Тилезиус и Лангсдорф больше не стараются поддерживать с ними знакомство. Немецкие ученые знают мертвый язык не так хорошо, чтобы конкурировать с Бринкеном, который прекрасно говорит по-латыни, а на живом языке они друг друга не понимают. Кроме того, Резанов обращается со своими земляками резко и сурово, а с этими иностранцами вежливо и предупредительно».7 Наибольшие неприятности Лангсдорфу доставлял на первых порах, пожалуй, сам Тилезиус. «Тилезиус считает себя очень важным человеком в Европе, — иронически замечает Левенштерн 29 августа (10 сентября), —с Лапгс- дорфом они постоянно ссорятся, так как Тилезиус рассматривает его как подчиненного, но их споры всегда очень остроумны».8 Между тем решительное объяснение между двумя натуралистами было неизбежно. Когда 2 (14) сентября Тилезиус назвал Лангсдорфа в третьем лице и в присутствии других участников экспедиции стал обращаться с ним как со своим помощником, предписывая ему правила поведения, последний взорвался. Левенштерн, наблюдавший за этим разговором не без симпатии к Лангсдорфу, точно воспроизвел его слова. «Вам нет никакого дела до меня, — твердо заявил Лангсдорф Ти- лезиусу. — Вы приняты императором в качестве естествоиспытателя и должны выполнить свой контракт. Я же присоединился благодаря доброте посланника и капитана и буду коллекционировать только для этих двух господ. Если императору при нашем возвращении что-то понра- 22 Б. Н. Комиссаров

17

вится из моей коллекции, это будет к его услугам. Кстати, мы находимся в совершенно различном положении. Вы получаете жалование, я — нет; для вас естественнонаучные занятия являются теперь обязанностью, для меня — свободной волей. Прошу вас не считать, что я поехал, чтобы быть вашим подчиненным».9

На следующий день затянувшаяся из-за плохой погоды стоянка у берегов Дании кончилась, и корабли вышли в море.

С первого же дня этого многолетнего и многотрудного путешествия Лангсдорф целиком отдался во власть своей поистине ненасытной любознательности, всепоглощающей страсти наблюдателя и собирателя. Его путевые дневники тех лет, беглое упоминание о которых встречается в письме ученого Блуменбаху от 7 июня 1805 г. из Петропавловска,10 пока не обнаружены. О регулярности и скрупулезности их ведения, громадном объеме и содержательности записей можно судить по описанию кругосветного путешествия, изданному Лангсдорфом в 1812 г. Эта книга, кажется, достаточно точно передает настроения ее автора в ту памятную для него осень 1803 г. «Нечего и придумывать приключения в путешествии столь дальнем, как наше, или сочинять сказки о нем, — писал Лангсдорф, — оно само по себе дает такую массу замечательного и интересного, что надо стараться лишь бы все заметить и не пропустить ничего».11