Мальчик остановился. Воображаемый мир перестал существовать.

Мать и отец шли по аллее к дому. Для мальчика это явилось неожиданностью, и он замер, глядя на них. Мать он боготворил. Отца, разумеется, уважал, хотя понять не мог. Другие мальчики, его друзья, подтверждали, что отцов понять трудно. Родители шли бок о бок, неторопливо и находились довольно далеко от него. На голове у опиравшегося на трость отца был цилиндр, мать, по своему обыкновению, была простоволосой. Вот забавно будет их напугать! Уже наступили сумерки, ветер так усилился, что громадные дубы с шелестом раскачивались, ветви поскрипывали, сорванные жёлтые листья взлетали, кружась, словно птицы, или носились над самой землёй, будто испуганные зверьки.

В мальчике мгновенно соединились волк, командир и опытный браконьер. Прячась за деревьями, мальчик стал украдкой приближаться к родителям. Ещё десяток метров, он выскочит с рычанием, и они перепугаются, словно перед ними настоящий волк. Присев и приготовившись броситься к ним, он давился от смеха.

Приступ веселья прошёл. Сердце колотилось где-то в горле. Мать с отцом остановились в сумеречной аллее, и мальчик услышал громкий, гневный голос отца:

— В десятый раз говорю, это не твоё дело. Я не потерплю слежки за собой. Продай землю, это твоя собственность, или убирайся к чёрту.

Мать смотрела на него, руки её безвольно висели вдоль тела.

— Я уже сказала, что не продам. Мне больше нечего оставить детям. Твой долг...

— Да перестань ты твердить о том, что считаешь моим долгом! Господи!

— Мы уже три семестра не платим за учёбу Ги. Как мне отправлять ребёнка в лицей?

— Я уже сказал. Больше от меня ты ничего не получишь.

— Гюстав, — сказать мать, — я больше не могу влезать в долги, чтобы содержать дом и платить слугам.

— Тогда почему ты ездишь по всей стране, арендуешь замки? Чтобы рожать детей там? Сперва Миромениль, теперь этот!

— Для себя я ничего не прошу; но прежде нужно думать о сыновьях, а потом уже об этих... этих девках и горничных, с которыми ты проматываешь деньги.

— Это уже слишком, чёрт побери! — вскричал отец, дрожа от бешенства. Он повернулся, схватил мать за горло и стал хлестать по лицу изо всей силы. Волосы матери растрепались, она отклонялась, пыталась защититься, но безуспешно. С отцовской головы свалилась шляпа, но он, словно обезумев, с бранью всё бил, бил мать. Она упала, сжалась, закрыла лицо руками; отец перевернул её на спину, бросил трость, отвёл её руки от лица и снова принялся наносить удары.

Оцепеневший от ужаса мальчик смотрел из-за деревьев. Казалось, наступил конец света. Пошатнулись все незыблемые основы бытия. Тьма в аллее была наполнена злом; он был беззащитен. Жизнь предстала перед ним в новом, ужасном обличье.

Мальчик вскочил и побежал, побежал, побежал. В горле першило, он чувствовал, как подступает тошнота. Ветви хлестали его по лицу, цеплялись за одежду, он спотыкался, падал, а из головы никак не шла сцена в аллее. Упав в очередной раз, он остался лежать на усеянной листьями земле, крепко зажмурив глаза и стиснув кулаки. Ему хотелось никогда больше ничего не видеть и не слышать. Уже стемнело совсем, он долго не шевелился. Потом послышался далёкий, слабый голос.

— Ги! Ги-и! Где ты? — Это из замка звала его Жозефа. — Ги! Пора домой.

Мальчик подскочил и утёр слёзы. Ему не хотелось видеть ни её, ни кого бы то ни было. Он продрался сквозь кусты. Через минуту, взяв себя в руки, он побежал со всех ног к большому дому. Приблизившись к террасе, увидел огни. Там была Жозефа и один из слуг с фонарём. Оба отбрасывали длинные тени.

— Ги, это ты? Мог бы прийти, когда я позвала.

Мальчик не остановился и, отвернувшись, пробежал мимо них. Войдя в свою комнату, заперся и, мучимый увиденной сценой, принялся изо всех сил колотить кулаками по столу, чтобы изгнать её из памяти, из сознания. «Нет-нет-нет!»

На другое утро, когда колокол в замке зазвонил ко второму завтраку, мальчик в одиночестве бродил у озера. Он вернулся, открыл дверь в столовую и, помедлив, вошёл. Мать сидела на своём обычном месте, спокойно следя, чтобы Эрве обслужили как нужно. Лицо её опухло, словно она плакала; следы побоев ей кое-как удалось замаскировать с помощью пудры и крема. Она подняла глаза на вошедшего Ги, улыбнулась, и он с трудом подавил желание подбежать к ней и зарыться лицом в её платье. Отец ел молча. Ги, избегая его взгляда, сел.

— Я слышала, дорогой, ты спустил на воду лодку, — сказала мать. — Это замечательно.

— Да, мама.

— Будь с нею поосторожнее, — сказал отец. Голос его звучал, как обычно. — Мне сказали, дно у неё не очень прочное.

— Хорошо, папа.

— Передай перец, мой мальчик.

Разговор продолжался. И внезапно мальчика потрясла условность, навязывающая им всем такое поведение. Чудовищно было сидеть за столом и есть, будто ничего не произошло. Ги не понимал, как отец мог вообще прийти в столовую. Однако же он, щегольски одетый в серый редингот с голубым в горошек галстуком, в блестящих, начищенных ботинках, с аппетитом ел, изящно касался салфеткой усов, но, судя по его репликам, готов был вспылить. Право же, взрослых, в особенности отцов, понять невозможно!