— Вы знаете принца-примаса?

— Да, ваше величество, довольно близко. Князь обладает большим умом, знаниями и великодушием.

— Ну, вы увидите его вечером на спектакле спящим на плече короля Вюртембергского. Вы представлялись русскому императору?

— Нет, государь, но я надеюсь сделать это в ближайшее время.

— Он хорошо владеет вашим родным языком. Если вы напишете что-нибудь по поводу свидания в Эрфурте, надо будет посвятить это ему...

Во всё время разговора Наполеон был приветлив, дружелюбен, выражал своё одобрение жестами и подкреплял его энергичным «хорошо»; лицо его было выразительным и оживлённым. Иногда он сам себе вслух повторял ответы Гёте, точно для того, чтобы лучше уловить их смысл сквозь его неуверенные французские фразы. В общем разговоре Наполеон, высказав своё мнение, не раз любезно обращался к поэту:

— А что думает об этом господин Гёте?

Аудиенция заканчивалась. Глазами посоветовавшись с камергером, поэт низко поклонился и вышел. Император был доволен.

— Вот это человек! — сказал он Дарю, возвращаясь к столу.

Вечером Талейран встретил Гёте в театре и очень приветливо позаботился о нём. В зале, полном королей, принцев, министров и маршалов, он ухитрился удобно усадить поэта. Впрочем, в ближайшее время тот сможет слушать артистов сколько ему будет угодно: Наполеон выбрал Веймар и повёз труппу с собой.

Театр Гёте принимал Французскую комедию! Какое торжество! На сцене, буквально созданной им, для которой он переводил Вольтера, великий германский классик увидел «Смерть Цезаря», сыгранную Тальма. Никогда в Веймаре не было таких празднеств: короли и принцы прибыли из Эрфурта, сопровождая обоих императоров. Германия отдыхала в покое, и эти торжества величественно скрепляли примирение Наполеона с Карлом-Августом. Как перевернулись все отношения! Два года тому назад гроза надвигалась на Иену, и двор готовился к бегству. Теперь владыка мира вновь возвращался сюда, но не разгневанным воителем, а торжествующим властелином. Его гнев был обращён на далёкую Испанию, а Саксония и Тюрингия купались в лучах его славы и милости. Какое волнение охватило зрительный зал, когда Тальма произносил величественные слова Цезаря:

Я умею бороться, побеждать, но не карать.

Довольно, нет больше места подозрению и мщенью!

Над покорённой Вселенной буду царить без насилия.

Вечер закончился балом в новом дворце. Император велел разыскать Гёте и Виланда.

— Вы, надеюсь, довольны нашими спектаклями? — спросил он и, обращаясь к Гёте, добавил: — Трагедия должна стать школой для королей и для народов, для поэта — высшим родом творчества. Вы должны были бы приехать в Париж, переделать «Смерть Цезаря», показать, как осчастливил бы он мир, если бы ему дали жить... Ничто не сравнимо с хорошей трагедией. С известной точки зрения она выше истории...

Потом Наполеон обратился отдельно к Виланду:

— Уверяю вас, что Тацит [145] никогда меня ничему не научил. Знаете ли вы более великого и часто несправедливого хулителя человечества? Самым пустым поступкам он приписывает преступные побуждения, из всех императоров он делает каких-то невозможных злодеев, для того чтобы вызвать больше восхищения к руководящему ими гению. Правильно замечено, что его «Анналы» отнюдь не история, а простой перечень римских присутственных мест. Разве я не прав, господин Виланд? Но я вам надоедаю. Мы здесь не для того, чтобы разговаривать о Таците. Посмотрите, как прелестно танцует император Александр!

Ланн и Маре [146] заезжали к Гёте. На следующий день поэт устроил в их честь парадный завтрак, потом обедал у Бертуха с посланником Боргуэном, Виландом, Тальма и его женой. Веймар был в восторге. Наполеон очаровал Гёте, и все только и говорили о знаменитой встрече. 14 октября, в годовщину сражения при Иене, Гёте и Виланд получили крест Почётного легиона.

На следующий день поэт, сияя от радости, принимал у себя за завтраком супругов Тальма. Положительно, невозможно было устоять против обаяния французов. Актёр и поэт осыпали друг друга комплиментами. Почему великому Гёте не принять приглашение великого императора? Приехал бы он в Париж, Тальма устроит его у себя. Кто не позавидует тому, что у него остановится автор «Вертера»?

Автор «Вертера»! Как странно звучало это напоминание в ушах шестидесятилетнего старца. Его мысль унеслась в далёкое прошлое. Прошло тридцать пять лет. Неужели этот молодой человек в голубом фраке, прогуливающийся под яблонями Гарбенгейма и читающий Оссиана, был он? Да, потому что он признается Тальма: «Такую вещь не напишешь, не вложив в неё часть самого себя». Но целая жизнь отделяет Гёте от его романтического героя. Он мельком оглянулся на ряд лет, приведших его от бурной и мятежной юности к порогу безмятежной и осыпанной почестями старости. Вехами на этом долгом пути были прекрасные произведения: «Гец фон Берлихинген», «Вертер», «Клавиш», «Стелла», «Ифигения», «Торквато Тассо», «Вильгельм Мейстер». Этот коварный путь был усыпан бесчисленными цветами лиризма, народными песнями, одами, балладами, элегиями, посланиями, эпиграммами, кантатами и так далее, привёл поэта к его лучшему созданию: в год созыва Эрфуртского конгресса вышла наконец в свет в полном собрании сочинений Гёте трагедия Маргариты — первая часть «Фауста».

Здание сооружалось медленно, и несколько раз приходилось останавливать работу. Но архитектура пролога, подобно величественному портику, указывала на величие всего плана. Весь свой опыт светского человека и государственного деятеля, философа и учёного бросил поэт в горнило пламенного созерцания. Без устали собирал он со всех концов царства духа материал для поэмы. Непримиримые стремления своего существа, противоречия и враждебные стихии своей двойственной натуры, диссонансы, которые он стремился претворить в высшую гармонию, — всё это он отразил в своём герое, то соблазняемом Мефистофелем, то ищущем Бога. Одиночество гения, всепожирающий полёт мысли, мучения любви, опьянение красотой, победы воли — всё это в конце концов отразится в драме искания и томления человеческого. Из-за сырых стен темницы Маргариты Гёте уже видел вдали, среди гор Спарты и перед дворцом Менелая, хор пленных троянок — шествие служанок Елены.