— Ну, ты здоров стал! — смеялся Апдрей.— Прямо медведь! — и спросил быстро: — Софья здесь?

— Где ж ей быть! — усмехнулся приятель.— Тут, котлом начальствует. Видишь, толока 10 у нас, хочу построиться до похода. А скоро позовут?

— На первый день нюня,— ответил Андрей, стреляя глазами по углам.

— Ну, то успею,— сказал Мишка и вдруг закричал: — Ой, сестра!

Через мгновение дверь избенки отворилась и вышла Софья — босая, в летнике, с засученными рукавами. Вышла, увидала Андрея и так радостно просветилась, так счастливо всплеснула руками, таким ликованием засняли ее глаза, что Андрей забыл обо всех, кинулся к ней, подхватил на руки, прижал к груди, и — как было во снах, как в мечтах — стал целовать щеки, губы, глаза, охватившие его руки.

Подошел Мишка, потоптался, покашлял, сказал:

— Хорошо, Ильинич, что ты приехал, а то у нас некоторые плакали по ночам. Погостишь?

— Погощу,— кивнул Андрей, не спуская с рук Софью.

— Ну, пойду работать,— извинительно сообщил Мишка и, к радости Андрея, отошел.

Тут Андрей заметил устремленные на себя и Софью любопытные взгляды. Сощурился, глянул на плотников — те отвели глаза, взялись за свои топоры, глянул на баб — тех как ветром повернуло к котлу, чуть головами в него не влезли.

Тогда поставил Софью на землю, прижал к себе и, целуя волосы, зашептал: «Сердечко, солнышко, звездочка моя, вот и дождались, скоро навсегда будем вместе!» Чувствовал себя самым счастливым на свете. Все сделалось прекрасным, все радовало и веселило. Снял кафтан, отдал Софье — радость; снял меч, она приняла, удивилась — «ух, какой тяжелый!» — и оба в смех; стал умываться, она поливает из кувшина — обоим хохочется звонко и легко, как в детстве; стала кормить, сама села напротив — праздников таких святых не было, как сейчас. Оглянулся на дверь, достал из-за пояса платочек, развернул — в нем золотое колечко. «Примерь, завтра надену». Взяла колечко, надела на палец, поворачивает руку, глядит так серьезно, будто не верит глазам. Вдруг поспешила к сундуку, что-то в нем порылась, протягивает зажатый кулачок: «Для тебя». Андрей подставил ладонь — упал перстенек, и осеклось на миг сердце. «Вот и обручились! — сказал Андрей.— Теперь жених и невеста! — и озорно подмигнул: — А там муж и жена!» Порывисто встал, обнял Софью, сжал в объятьях и жадно повел губами по щеке. Слышал, как дрожит.

Вдруг дверь стала противно скрипеть — едва успел отшатнуться: в избу наполовину всунулась баба.

— Софьюшка, что засыпать: пшено или гречку? — спросила она умильным голосом, пожирая глазами застыдившуюся до краски Софью.

«Саму б тебя, гадюку, сварить!» — с ненавистью подумал Андрей и сказал грозно:

— Гречку сыпь, гречку!

Баба скрылась, Софья, убоявшись Андреевой смелости, торопливо села за стол.

— Вот же, принесла нелегкая! — вслух пожалел Андрей и засмеялся.

Вновь стало беззаботно, вновь радовались тайной примерке колечек, завтрашнему празднику и, разделенные столом, ласкались глазами.

— А я видел королеву венгерскую,— сказал Андрей.— Ну, Софья, подметок твоих не стоит. Ей-богу. Щеки бураком натерты, кожа цыпкой побита, а спереди и сзади словно мечом обсекли. Гляжу на нее, думаю, как там моя прекрасная королева? Помнит ли меня? Не забыла, как с глаз сошел?

— Никогда не забывала! — счастливо сознавалась Софья.— Каждый день, каждой ночью молилась за тебя...

— Ну, значит, ты меня и спасла! — радовался Андрей и рассказывал, как вырывались нз огня и отбивали венгров.

На общем ужине рассказал о том же толоке. Помимо смердов помогали Росевичам окрестные бояре. Слушали с интересом, расспрашивали о княжеских подарках королю, расспрашивали, кто собирался в Бресте, мрачно говорили: «И наши выставляют хоругвь. Уж кому-кому, а нам есть за что погладить крыжаков мечами. Одних ребятишек сотню погубили. Мужиков за три сотни полегло. А баб и того больше. На сороковины весь город выл — ни одной семьи не минуло. Оно, конечно, безоружных рубить нетрудно. Вот сойдемся в поле, там поглядим». Посидели до звезд, и парод разошелся спать. Стало тихо. Андрей и Софья, обнявшись, сидели на бревне. Вдоль огорожи бродил ночной сторож, шуршали по щепе его сапоги; слышное его присутствие мешало шептаться, казалось, что подслушивает и подглядывает. Софья накинула кожушок, пошли к реке.

Серп месяца плыл по небу, ярко сиял; звезды гляделись в воду; в кустах на другом берегу вдруг защелкали, засвистали соловьи; тихо воркотала, наплывая на коряги, вода. Особенная была ночь, и особенный был ушедший вечер — чувствовали, что запомнится навсегда. Стояли, дивились, шептались, что это только для' них заботится бог и нарочно бабу прислал в неловкое время, чтобы лучше запомнились часы счастья, и первому соловью дал голос именно сегодня, чтобы им пел, и для них высеял счастливыми знаками звезды, и золотой серп в вышине не угасает, а рождается, потому что и у них вся жизнь и все счастье впереди. Пылали, целовались, вздыхали, что от обручения до свадьбы все лето ждать, опять разлучаться, а каждый день — век, а душа горит, а сердцу тесно — вон как колотится, бешено стучится, еще не выдержит разлуки, лопнет, разорвется пополам; а, боже милый, как хорошо — слов нет, стоять бы и стоять бы так бесконечно, ловить губы, слушать шепот, счастливо млеть.

Месяц будто верхом несся по небу, потянуло утром; нехотя вернулись па двор. Андрей отыскал в стайне, где спал народ, свободное место, повалился на солому, накрылся Софьиным кожушком и блаженно уснул. Проснулся —кругом никого, топоры стучат, яркий день. Вскочил, плеснул водой в лицо — и к тесельникам. Полнился силой, не было б работы — так, казалось, бегом бы понесся или под облака взлетел. Махал секирой, надрубал, щепил бревно, улыбался, вспоминая ночь. В обед увидал Софью — и словно жарких угольев бросили на сердце. Руки дрожали, ложку мимо рта проносил. «Господи,— ужасался,— скоро ехать, а как уезжать, околею с тоски! Поход этот, будь он проклят, приспичило ж им сейчас». Есть расхотелось. По и никто не дообедал, потому что прискакал Никита и от имени тиуна сказал, что завтра велено собраться в город — великий князь приезжает, хочет смотреть хоругвь. Тут же бояре разобрали коней и разъехались. Софья села возле Андрея, приникла к плечу: «Ой, Андрюша, мне страшно. Могла бы — не отпустила!» — «Да уж обойдется,— успокаивал Андрей.— Не впервые. Меня колечко твое сбережет».