Борьба в рамках аппарата облегчала устранение людей, сила которых определялась больше занимаемой должностью, нежели личным авторитетом. Например, Угланов в Москве был могущественным, но нелюбимым деятелем. Нападкам на Томского предшествовала длительная кампания против бюрократии в профсоюзах, проводившаяся в рамках «движения самокритики». Выдвинутые обвинения были отнюдь не безосновательными, но закончилось все это лишь заменой одной бюрократии другой, еще более жесткой, а главное – отличающейся большей готовностью исполнять директивы генерального секретаря.

Однако неправильно было бы сводить все к одним персональным заменам. Борьба и чистка в аппарате длились много месяцев и велись во имя партийного руководства «массовыми организациями». Следовательно, это было наступление на все и всякие формы автономии. В результате была осуществлена генеральная структурная перестройка массовых организаций, причем настолько радикальная, что можно утверждать – да это признавалось позже, – что лишь после битвы с правыми советский аппарат действительно сделался «приводным ремнем» от верхов к низам в том самом значении, в каком задумал и желал его видеть Сталин. В этом состоял главный политический итог конфликта.

Между тем в дебаты верхов вплетались новые мотивы. Очередной урожай нельзя было назвать обнадеживающим. Как и год назад, не хватало хлеба. Дело шло к повсеместному введению карточной системы в городах, что было сделано в первые месяцы 1929 г.

Чтобы получить зерно от крестьян без повышения цен, требовалось еще раз прибегнуть к чрезвычайным мерам: это становилось почти кормой. Обстановка осенью 1928 г. характеризовалась, таким образом, нарастанием экономических трудностей и политической напряженности. Большинство в руководстве попыталось найти выход в еще большем ускорении темпов индустриализации: пусть усилие будет каким угодно напряженным, но даст возможность стране вырваться из гнетущего плена. Наиболее откровенно эту тенденцию выражал Куйбышев, председатель ВСНХ. В действительности же это была лилия Сталина, и представлял он ее как национальную и социалистическую потребности одновременно. Именно тогда он с восхищением ссылался на прецедент с Петром Великим, который «лихорадочно строил заводы и фабрики для снабжения армии и усиления обороны страны» в честолюбивой попытке «выскочить» из тисков отсталости. Разработка пятилетнего плана, находившаяся на заключительной стадии, проходила теперь под сильным политическим нажимом, требованием запрограммировать еще более массированное развитие индустрии, вопреки возражениям специалистов. Конфликт в верхах сместился поэтому на вопрос о темпах промышленного развития.

Новые жаркие споры разгорелись на Пленуме Центрального Комитета в ноябре 1928 г. Рыков, докладчик по вопросу о плане на 1928/29 хозяйственный год, предпринял еще одну попытку противостоять индустриальной горячке. На него нападали многие ораторы. На бумаге дебаты снова завершились компромиссом, но компромисс этот становился все менее реальным. В условиях всепроникающей агитации против правых судьбу подлинных политических установок решали уже несбалансированные резолюции, принимаемые по окончании прений. Хотя бухаринское крыло отстаивало те же самые идеи, которые партия лишь год назад защищала от Троцкого и Зиновьева, оно оказалось разбитым, прежде чем смогло развернуть хотя бы одно наступление. Не решились бухаринцы и на открытый бой перед всей партией и страной: этим лишь подчеркнули собственное бессилие.

Бесцеремонное применение Сталиным власти только отчасти объясняет исход схватки. Уже в июле и еще очевиднее в ноябре бухаринцы убедились, что могут рассчитывать в Центральном Комитете на меньшее число сторонников, чем предполагали. Против них выступали все секретари обкомов, составлявшие весьма многочисленную часть участников пленума, в частности Эйхе, Кабаков, Постышев, Варейкис, Шверник, Голощекин, Гамарник, Косиор, Петровский, Андреев, Шеболдаев, Хатаевич (если ограничиться только теми, кто совершенно определенно сформулировал свою позицию). Все эти люди, в свою очередь, завоевали в управляемых ими республиках или областях весьма внушительную власть. Конечно, они были связаны с генеральным секретарем. Но это не значит, что они были просто его креатурой. Почти все они выдвинулись во время гражданской войны. Энергичные деятели, практики, привыкшие командовать, они видели в индустриализации любой ценой, то есть проводимой при крайнем напряжении сил и воли, подкрепленной решительным применением власти, единственное решение драматических проблем. Престарелый Рязанов, со свойственной ему едкой иронией, так обобщил смысл их тогдашних речей: «Дайте завод на Урале, а правых к черту!», «Дайте электростанцию, а правых к черту!». На этой основе они признавали в Сталине своего вождя, а в деятелях вроде Орджоникидзе и Куйбышева – своих лидеров и готовы были подписать обвинения в малодушии, неверии, паникерстве и капитулянтстве, которые те бросали теперь бухаринцам, как вчера – троцкистам.

Позиция Бухарина и его сподвижников имела немало слабых мест. Прежде всего, бухаринцев отличала политическая слабость: они не были сплочены и даже в решающие месяцы на рубеже 1928–1929 гг. не всегда выступали единым фронтом. Сам Бухарин не обладал хваткой вождя и среди крупнейших советских руководителей 20-х гг. был, пожалуй, единственным, кто никогда не представлял себя в этой роли. Его воззрение на социально-экономическое развитие страны не было цельным. Индустриализация была сопряжена с крайними трудностями, а отношение бухаринцев к ним не всегда было до конца последовательным: кризис первых месяцев 1928 г. их тоже захватил врасплох, они оказались не в силах своевременно предложить свое решение. Тем не менее сказанное не означает, что от их взгляда на будущее развитие страны можно отмахнуться, как от нереальных и абстрактных спекуляций. Историки много спорили, существовал ли для советской индустриализации менее болезненный путь, альтернативный сталинскому. Вопрос может показаться праздным, поскольку любой ответ будет голословным, необоснованным. Невозможно, однако, отвергать бухаринскую идею более гармоничного роста и сохранения союза города и деревни как несостоятельную лишь на основе тех аргументов, которые выдвигались против нее в те годы. Тогда утверждалось, что предложенный Бухариным путь развития слишком медленный, что он оставляет страну без эффективной защиты от внешнего нападения и позволяет капиталистическим силам взять верх. Подобные возражения можно было бы выдвинуть с самого начала и против нэпа в целом. На основе последующего опыта трудно доказать, что эти возражения весомее тех, которые высказывались бухаринцами против сталинской стратегии. Впрочем, в иные периоды бухаринским концепциям сопутствовала удача.

Существует вместе с тем некий глубинный мотив, по которому идеи Бухарина не могли утвердиться в СССР в 1928 г. Для своего осуществления они потребовали бы иной партии, иного аппарата, иной системы власти – отличных от тех, что сложились при Сталине: более гибких, более способных «торговать», по выражению Ленина, то есть умело пускать в ход разные рычаги управления контролируемой экономикой, приводить их в действие с оперативной чуткостью к реакциям общества и народного хозяйства. Неслучайно Бухарин задавался тогда вопросом, не наступил ли момент «сделать некоторые шаги в сторону ленинского государства-коммуны». Впрочем, он мало что сделал и для продвижения к этой цели. А сталинская партия со своим руководящим аппаратом, прошедшим гражданскую войну и борьбу с троцкистами, разумеется, не была готова к подобному переходу. Но она воодушевлялась, когда Сталин, повторяя выражение, заимствованное у экономиста Струмилина, провозглашал: «Нет в мире таких крепостей, которых не могли бы взять трудящиеся, большевики».

Резкий поворот Сталина привел в замешательство многих деятелей старой оппозиции, высланных в дальние углы страны. Зиновьевцы прекратили всякое сопротивление и ждали лишь момента восстановления в партии. Троцкий из Алма-Аты усмотрел в новых установках победу собственных тезисов и склонялся к тому, чтобы поддержать «сталинский центр» в борьбе с правыми. В рядах троцкистов произошли первые обратившие на себя внимание случаи «смены фронта»: их героями были Пятаков и Антонов-Овсеенко. Распад оппозиции замедлился к середине 1928 г., когда Сталин под давлением Бухарина несколько умерил свои тезисы, но с еще большей интенсивностью возобновился в конце года. Оппозиция теперь раскололась на два течения: одно – а его лидерами были Преображенский и Радек – выступало за соглашение со Сталиным и поддержку его линии; другое, возглавляемое Троцким, а также Раковским, считало такой шаг неприемлемым до тех пор, пока не будет гарантий внутрипартийной реформы.