Шрифт:
На Лубянке два этих испанца содержались раздельно. Астор делил свою камеру с двумя итальянцами. Он вспоминает рассказы заключенных, что там также были Паулюс и другие немецкие генералы, захваченные в плен в Сталинграде, но сам он никогда не видел этого маршала. Астор и Саура провели восемь с половиной месяцев на Лубянке, затем были перемещены в концентрационный лагерь в Лефортово и немного позже в Бутырскую тюрьму, обе в советской столице. Позже Астор получил сообщение, что он будет послан в особый лагерь антифашистов.
«В лагере было несколько немецких генералов, некоторые составили Комитет за Свободную Германию, среди них один – последователь Бисмарка; а также румынские генералы и офицеры разных национальностей. Нас, испанцев, было четверо: Саура, Хосе Хименес (солдат, который попал в плен и не был дезертиром), другой, чье имя не помню, и я. Мы всегда оставались маргиналами и изгоями, но не в смысле плохого физического обращения. За годы, проведенные в советских концентрационных лагерях, я никогда не видел, чтобы кого-нибудь били. Другим позитивным аспектом была чистота. У нас не было вшей, которые имелись в изобилии в Голубой Дивизии. Через каждые несколько дней русские обязывали военнопленных мыться в бане, а одежда проходила через автоклав», – говорит Астор.
В мае 1945 г. закончилась Вторая мировая война, но испанцы, перешедшие к русским, все еще оставались интернированы в лагерях и будут находиться там еще многие годы.
«Тогда произошло крушение всех надежд моей жизни, – утверждает Астор по поводу этого долгого заключения. Постоянно откладывающееся освобождение и репатриация для тех, кто ее желал, казались все более безнадежными. Мы страдали от того, что с нами – антифашистами – обращались так же, как и с теми, кто продолжал оставаться франкистами. Мы писали письма Долорес Ибаррури, Сталину (С. 334), Берии, в Центральный Комитет КПСС, руководству КПИ. Подозревая, что письма блокирует почтовая служба лагеря, мы передавали их русским друзьям, чтобы они их бросали в ящик вне лагеря и даже в удаленных поселках, но ни разу не получили ответа ни на одно. Годами позже я говорил об этом с Долорес Ибаррури, и она ответила, что никогда не получала ни одного из этих писем. Со своей стороны, офицеры из НКВД, с которыми мы говорили в лагерях и с некоторыми из которых устанавливали даже нечто вроде дружбы, уверяли нас, что отправляли всю документацию. Берия и НКВД ее контролировали, поэтому мы уверены, что было запрещено доставлять письма по назначению. Доказательством тому служит то, что после смерти Сталина и Берии мы писали Ворошилову, председателю Верховного Совета, и Маленкову, генеральному секретарю КПСС, и вскоре получили ответы. Первый ответил нам буквально следующее: «Ваша проблема в ближайшее время будет рассмотрена Советским Правительством и будет решена положительно». Но в ожидании этого часа некоторые умерли, а некоторые сошли с ума».
Проследим за судьбой этих испанцев с 1945 года и далее, потому что именно тогда происходило противостояние между коллективом военнопленных и испанскими дезертирами, во главе которых были капитан Теодоро Паласиос у франкистов и Сесар Астор у антифранкистов. Все вместе они продолжали страдать в плену.
Несколько дезертиров и военнопленных Голубой Дивизии стали служить советской стороне, помогая в лагерях внедрению доктрин и вербовке – в особой форме, параллельной той, которая куда более активно велась среди военнопленных из Германии и других воюющих стран. Поддержка этого антифашистского сектора увеличилась в 1945–1947 годах, когда предполагалось падение режима Франко.
«Нас – тех, что просили оставить их в СССР, – прибыло более двухсот. Список этот включал почти всех, кто перешел к русским (их было 70 или 80 человек), и многих из тех, кто попал в плен. Причиной, помимо результатов работы по применению советской доктрины, была, без сомнения, и тенденция соглашательства с победителем. Однако начало Холодной войны и консолидация франкизма, а также недовольство тем, что советские содержали нас бесконечно интернированными в лагерях, привели к откату назад, и к смерти Сталина многие (С. 335) просили вернуть их в Испанию. Более того, те, кто продолжал чувствовать себя франкистами, усилили свое влияние в этот период и заняли вызывающую позицию. Они утратили страх и поняли, что так или иначе рано или поздно их должны будут вернуть в Испанию».
Во главе франкистов был капитан Паласиос.
«Я узнал Паласиоса в ноябре 1946 г., – говорит Астор, – и признаю, что он имел моральный авторитет у тех, кто за ним следовал. Мы встретились в концентрационном лагере № 58, находившемся в Социалистической Советской Республике Мордовия (входящей в Российскую Федерацию), в Волжской зоне, столица которой есть Саранск. Нас там в филиале номер 5 этого лагеря оставалось около двадцати испанцев, после того как примерно тридцать человек были перемещены в лагерь, расположенный в зоне Дон Бас, вблизи Ворошиловграда. Те, кто продолжал оставаться в лагере 58, были членами театральной группы, которая состояла из сторонников двух противоположных политических идеологий. Я был во главе Антифашистского Комитета филиала номер 5, и поэтому Паласиос звал меня «корольком». Это было преувеличение, но я не могу отрицать, что я имел некоторый вес внутри лагеря, не говоря уже о советской части, поскольку внутри военнопленных всегда назначался шеф для организации работ и шеф политический. Я был этим последним».
В названном филиале было несколько тысяч военнопленных, много японцев. Упомянутая двадцатка испанцев была перемещена из филиала № 5 в центр лагеря № 58, куда прибыли также несколько испанских офицеров и солдат из других центров интернирования. Это там Астор и Паласиос узнали друг друга и о разнице своих позиций, хотя не говорили об этом. Контакт произойдет в следующем лагере, в Харькове [84] .
«Когда я находился в лагере в Харькове, ко мне однажды пришел солдат Хосе Хименес, – заявляет Астор, – который был адъютантом или связным капитана Паласиоса на фронте, и сказал мне, что капитан хотел бы говорить со мной. Мы определили место и час (С. 336), встретились, и он предложил мне создать общий фронт, чтобы противостоять господству немецких военнопленных в лагере, поскольку они составляли большинство. Я отказался сотрудничать с ним. Признаю, что Паласиос был прав и что нужно было сократить преобладание немцев. Сегодня, почти сорок лет спустя, я, конечно, поддержал бы его предложение. Однако в тот момент воспоминания о гражданской войне были еще очень свежи, и я видел в Паласиосе врага, с которым не хотел сотрудничать. Был еще жив образ двух Испаний. Его раздражало, что я называл его не капитаном, а «сеньором Паласиосом». Я не признавал его звание, поскольку он был одним из тех, кто восстал против Республики и ее законного правительства. Наконец, я обращался к нему лучше, чем он ко мне, потому что я тоже был капитаном карабинеров. Об этом предложении, которое он мне тогда сделал, Паласиос не говорит в своей книге, и это показательный штрих, позволяющий понять наши отношения в лагерях СССР».
84
В книге «Embajador en el infierno, memorias del capitan Palacios», написанной Торкуа-то Лука де Тена, капитан Паласиос говорит, что контакт произошел в лагере в районе Тулы, к югу от Москвы. Это ошибка. Астор не был ни в одном лагере для интернированных в этом регионе (прим. Д. Арасы).
Политический руководитель Антифашистского Комитета далее говорит, что:
«Паласиос называет «голодным лагерем» этот центр военнопленных в Харькове. Это только отчасти правда. Мы много страдали в первые месяцы 1947 г., потому что в предыдущий год урожай был очень плохой по причине большой засухи. Также и советское население испытывало сильный голод в этом году. Конечно, военнопленным никогда не хватало 400 грамм хлеба в день, но ситуация улучшилась с середины года, с новым урожаем, когда еда стала почти обильной. С другой стороны, начиная с 1947 г. немецкие военнопленные начали получать посылки с продовольствием от своих родных, и поскольку мы работали, русские платили нам кое-какие деньги и можно было купить некоторые продукты в лавочке. Вспоминаю, что один немец купил даже мотоциклетку и взял ее с собой, когда его репатриировали. Лагерь в Харькове работал на фабрику «Серп и молот». Мы выходили на работу с небольшой охраной, и так же было во время каких-либо культурных походов, когда сорок или пятьдесят военнопленных шли с одним солдатом по улицам города».