А что, если не сможет? Что, если она не так сильна, как думает? Ведь сейчас в ней нет и капли хоть какой-нибудь силы. Внутри всё пусто. Почему она тогда не взяла трубку, когда он позвонил? Лара знала почему: в тот момент она интуитивно решила отсрочить своё падение. И сейчас она четко осознала, что в силах не позволить этому случиться.

Лара бросилась к телефону, выдернула провода. Закрыла окна и задернула шторы. В комнате воцарился мрак. Потом она открыла мобильный телефон, вынула сим-карту и сломала. Включила компьютер, вошла на сайт, где был зарегистрирован её почтовый ящик, и удалила его. Создала новый на другом сайте – отправила адрес только Жанне, попросив её никому не давать никакой информации о ней.

Она чувствовала, что нужно сделать что-то ещё, но пока к большим изменениям была не готова.

Вернувшись в кухню, она взяла початую бутылку вина, выпила её залпом, открыла новую. Остановилась перед зеркалом. Захотелось заплакать. И вдруг чувство подавленности и боли сменилось гневом и ненавистью – но не к Стасу или Лёве, а к самой себе. «Дура!» – закричала Лара, глядя на своё отражение. И с силой бросила бутылку вина в стену. Стекло разбилось, вино медленно потекло по белой стене. «Почему прошлое нельзя взять в руки, как школьную тетрадку, и разорвать на мелкие кусочки? Почему мне нужно с этим жить? Почему это нельзя оборвать, как я сделала только что с проводами?»

Лара схватила со стола чёрную тушь для ресниц и резкими движениями закрасила ею лицо, превратив его в подобие театральной маски. Откупорив бутылку вина, она не стала наливать его в бокал, а стала пить прямо из бутылки без остановки, пока там ничего не осталось. Открыла четвёртую бутылку, смотрела на грязное, в потёках лицо и смеялась. Пила медленно, чувствуя, как вино течёт по подбородку, смешиваясь с тушью, стекает на одежду.

«Уродина!» – захохотала Лара, показала самой себе язык и вылила остатки вина на волосы.

Потом она бросилась на кухню, отыскала ножницы. Вернулась к зеркалу. Рассмеявшись, она начала обрезать волосы, кромсая их, как бумагу.

Неожиданно она остановилась. Всё вдруг как будто замерло. Гнев ушёл, вернулось безразличие. Умыв лицо в раковине на кухне, она вернулась в комнату с тряпкой, щёткой и совком. Лара начала вытирать пол, сгребать разбитые осколки с пола и вдруг замерла рядом с зеркалом: откуда-то издалека на неё смотрела женщина, которую она никогда не знала. Некрасивая, уставшая, слабая.

Лара присела на диван, закуталась в плед. Отпила вина и вспомнила, что собиралась купить продуктов, но так и не успела. Поняла, что целый день ничего не ела. При мысли, что нужно что-то поесть, стало противно – словно вкусовые ощущения притупились. Но ни чувства голода, ни недовольства собой не было – осталось лишь безразличие ко всему.

Лара закрыла глаза. Так начался период её затворничества, какого ещё никогда не было. Она никому не звонила, не писала и предпочитала часами сидеть на балконе под ветром и дождём, как будто очищая мысли. Дни тянулись за днями, однообразные, скучные, серые.

Сидя на балконе, Лара смотрела на море и думала. Почему всё так произошло? Она чувствовала, что где-то допустила ошибку, которая повлекла за собой такую развязку. И это была не только ошибка в бизнесе. Ответ пришёл сам собой: Лара поняла, что не только была игрушкой в руках других людей, но и играла сама. Это был жизненный бумеранг. В поступках других людей легко угадывались собственные.

Лара закричала, как кричат от сильной боли или испуга. Она умоляла его простить её, не уходить, а остаться и поговорить. Но в ответ слышала лишь смех и видела улыбку: зубы белые, ровные, оливковый оттенок кожи, мягкие, чуть полноватые губы, ямочки на щеках, когда он улыбается. Но глаз не видно. Ничего не видно, только эта часть лица – рот. А изо рта слова: «Почему ты так сделала?» Иногда она видела его чёрные, как у Стаса, волосы, хотела погладить их, когда он к ней подбегал. Но стоило ей лишь протянуть руки, как он, качая головой, не разрешал ей дотрагиваться до себя и удалялся. Лара кричала ему вслед: «Сынок, вернись, прости, я не хотела…»

Лара проснулась. Этот сон преследовал её с тех пор, как она сделала аборт. И ребёнок рос так же, как рос бы, если бы родился. В первую неделю после аборта ей снился только эмбрион – та маленькая точка с картинки УЗИ. Точка ничего не говорила и не шевелилась. Но постепенно она росла, у неё появлялись ручки и ножки. Лара чувствовала, как ребёнок толкается внутри, чувствовала тошноту по утрам и тяжесть в ногах, чувствовала, как увеличивается живот, но только всё это не в реальности, а во сне. Процесса родов не было.

Когда, по подсчётам Лары, ребёнок должен был родиться, сны прекратились. Надолго. Не было никакого отклика от ребёнка, даже хоть какой-нибудь связывающей нити. Всё, что Лара помнила из этого времени, – это серый цвет стен в палате, где она лежала, и яркий свет, бьющий в глаза. Но свет этот был не от ламп, а другой, шедший откуда-то сверху.

Но однажды сны вернулись: ребёнок, снова ребёнок, только уже рождённый, живой. Ему около полугода. И она видит его улыбку, слышит смех, слышит, как он произносит какие-то звуки: «Агу-агу… ма-ма…»