Небо стало настолько темным, что невозможно было определить, как далеко находятся звезды, которые таращились на меня, точно тысячи широко распахнутых глаз. Мне ничего не оставалось, кроме как напряженно вглядываться в темноту и пытаться расшифровать язык теней. Я начал дрожать и в душе взмолился, чтобы утро настало скорее, но до него еще нужно было прождать много томительных часов. По прошествии нескольких бессонных часов я сдался и развел огонь. Я не хотел делать этого, полагая, что люди моего племени, которые уже должны, наверное, отправиться на мои поиски, могут увидеть его. Меньше всего на свете мне хотелось, чтобы меня с позором утащили обратно, будто напуганного маленького ребенка. Я хотел вернуться, когда буду готов, и планировал сделать это по-своему. Но свет и тепло костра сейчас были необходимы мне, как воздух. Еще вечером я на всякий случай собрал немного хвороста, так что уже несколько минут спустя сидел, глядя на языки пламени, но мне приходилось поминутно оглядываться вокруг, потому что вид теней, пляшущих за костром, наводил на мысль, что кто-то крадется сюда и вот-вот набросится на меня. Я всматривался в окружающую черноту за пределами светового круга у костра, от всей души надеясь не встретиться взглядом с парой зеленых или красных глаз. Я обнял Пейот, прижал ее к себе, зарывшись в ее густую шкуру, точно в теплое одеяло. Наконец я заснул, сплетшись в тесный клубок со своей собакой. Я выжил в ту ночь, и когда над горизонтом, словно тающий мед, забрезжил рассвет, я проснулся в великолепном настроении. Я чувствовал, что проявил себя. Я был мужчиной! Ощущая себя смелым и способным на все, я набрал ягод и выпил немного ледяной воды из быстротечной реки.

Время шло. По ночам я нервничал, пыльными и жаркими днями мне делалось скучно, так что в голову все чаще закрадывалась мысль: не пора ли вернуться домой? Но я продолжал считать, что меня скоро найдут, и потому решил дальше никуда не ходить и остаться у реки, надеясь, что здесь они и будут меня разыскивать. Но никто не приходил. Из веток я выстрогал несколько тотемных шестов, пел себе песни, мы с Пейот ходили по звериным следам, воображая, как мы ловим, убиваем, а затем приносим в родное поселение добычу: герои, охотники. Прошло два дня. Еда у меня закончилась, настал голод. Пейот временами удавалось поймать кролика, и мы снимали с него шкурку, готовили мясо на огне и с большим удовольствием ели, сидя у костра.

За мной по-прежнему никто не приходил. Я был озадачен. Ведь мои близкие наверняка беспокоились обо мне, да и я не очень-то старался замести следы по пути сюда. Мне не приходило в голову, что, возможно, моя семья и все племя попали в беду. Все они были такими смелыми, такими сильными, такими умными, тогда как я на их фоне ощущал себя маленьким несмышленышем. Я просто не мог представить себе, что они окажутся не в состоянии справиться с какими-то трудностями, и просто не понимал, почему меня никто до сих пор не выследил. На третий день мне подумалось, что они, возможно, решили подшутить надо мной и сейчас прячутся где-то поблизости и наблюдают за мной исподтишка. Не исключено, что мои братья хотели напугать на меня и преподать урок. Как бы то ни было, я решил, что пора отправляться назад, гордо выпрямив спину и демонстрируя всем своим видом – на случай, если они и вправду подсматривали за мной, – что я не боюсь. Ранним утром я пустился в путь и пошел обратно по своим следам; ближе к полудню я добрался до поселения. Издалека ничто не предвещало беды. Мне были видны закругленные верхушки типи и завитки дыма, поднимающегося над очагами.

На лице моем было написано дерзкое, победное выражение; я думал о том, как доказал им, что я – мужчина, и ждал того облегчения и ликования, которое должно было вызвать мое появление. Однако, подойдя еще ближе, я с ужасом понял, что дым валит не из дымовых отверстий в верхней части типи, а от самих типи, и пустился бежать. Ни звука, ни движения – только треск огня да разлетающиеся искры. Я остановился перевести дух, вгляделся в эту жуткую картину, напряг слух и попытался понять, что же здесь произошло. Я пробежал по поселению. Большинство типи были подожжены, но огонь не спалил их дотла, потому что шкуры удерживали влагу. Но они уже просели и скривились, превратившись в гротескные фигуры. На земле виднелось множество отпечатков копыт неподкованных лошадей, но людей не было нигде – ни живых, ни мертвых.

Наконец я нашел их: все они были мертвы, и тела, обожженные и оскверненные, были кое-как свалены одно на другое. Видимо, здесь побывало какое-то чужое племя или хентане (белые люди). Нанесенные покойным увечья, казалось, носили церемониальный характер, но это вполне могло быть обманом, попыткой обставить дело так, будто здесь неистовствовало другое племя, а не белые чужаки. Ни одного человека не оставили в живых. Моя загадочная волшебница-мать, мой бравый отец, любимые братья и сестра перед лицом смерти оказались не такими уж особенными. Кого-то убили выстрелом, кого-то закололи ножом. Я плакал над их мертвыми телами и думал, что жизнь моя кончена. Я сверлил взглядом развалины каждого типи, но никто, никто не выходил мне навстречу. Я остался совсем один. Точнее, только я и остался.

Да, я знал, что такое случалось и прежде. Недавно нам сообщили ужасную новость о резне, которую учинили над нашими людьми белый вождь и его многочисленные конные солдаты. Они атаковали мирные шайеннские поселения Черного Котла и Белой Антилопы в Сэнд Крик. [12] Там было много детей, женщин и стариков, неспособных защитить себя. В тот день они убили чуть ли не две сотни человек из шайеннов и арапахо. [13] Солдаты взяли части их изувеченных мертвых тел с собой в качестве трофеев, как это произошло и в моей деревне. Было похоже, что нас постигла та же участь, что и обитателей Сэнд Крик; на этот раз убиты были и все мужчины. Лошадей и собак тоже не было: либо они убежали, либо их насильно увели за собой. Остались только мы с Пейот.

Я провел многие часы, вытаскивая тела своих близких из кровавой груды, и соорудил над ними пирамиду из камней. Затем сел на пыльную землю, опершись на развалины типи, и безутешно заплакал. Мне стало решительно все равно, что близкие относились ко мне как к ребенку. Я был бы даже рад, если бы на самом деле был ребенком, лишь бы только они вернулись, пусть бы себе дразнили сколько хотят. Я не боялся того, что учинившие это кровопролитие могут вернуться и убить меня. Жить или умереть – этот выбор меня не волновал. Ничто не имело значения. Пейот уткнулась носом в мою ладонь и обнюхала меня. Я погладил ее по голове. Мой единственный друг. Она – вот кто имел значение.

Затем я услышал, как в подлеске что-то шуршит. Пейот зарычала, шерсть ее встала дыбом. Мы вместе поползли в сторону, откуда доносился шорох, Пейот яростно скалила зубы, я подобрал сломанное копье и вытянул его перед собой. Движения не было. Я закричал, запрыгал. Но из-за куста по-прежнему никто не показывался. Я осторожно развел ветки, чтобы посмотреть, кто же там прячется. Это был жеребенок, белый, грязный, голодный; на вид ему было месяцев десять от роду.

Судя по всему, его бросили тут как недостаточно взрослого и, следовательно, бесполезного (каковым и я чувствовал себя в своей семье). Или же он убежал от налетчиков и сейчас вернулся, пытаясь найти свою мать. Жеребчик зафыркал, когда унюхал во мне человека, а значит – возможного помощника, и встал передо мной, дрожащий и слабый, позволяя мне ощупать свое тело в поисках ранений. Он был цел и невредим, как и я, он был перепуган до смерти, как и я. Мы были одиноки, но нашли друг друга. Пейот прекратила рычать и лизнула нового знакомого в нос в знак дружбы. Наконец-то у меня был свой собственный конь, но цену за это мне пришлось заплатить поистине убийственную.