«Так, вроде бы последние команды отданы, паники нет, слава Богу. Спасательные пояса практически на всех. Плоты на воде. Истребители пришли. Ну, вот и все, пожалуй… Как же так, по-глупому, вышло-то? — Беляев размышлял о превратностях судьбы, — Потопить первоклассный броненосец и через каких-то неполных полчаса так непростительно, бездарно подставиться под торпеды этих москитов… Да еще днем, имея полную свободу маневра. Все-таки, это несправедливо… Так не хотелось упускать хвост Того и вставать к миноносцам кормой. И вот… Да, за ошибки всегда приходится платить».

Командир «Памяти Корейца» был уверен, что его замыслу никто помешать не сможет. Он прекрасно понимал, что из пяти с половиной сотен членов экипажа на момент утопления крейсера в живых останется человек триста — от силы четыреста. Если повезет. Понятно, что кто-то не успеет или не сможет вовремя подняться на верхнюю палубу, кого-то уже на ней достанет осколок снаряда, ведь японцы так и не перестали обстреливать его корабль. Но это не меняло главного: снять всех на три маленьких кораблика, да еще и за столь короткий промежуток времени, — шансов не много. И кого-то неизбежно засосет водоворотом. Кого-то пояса вытянут из бездны живым, а кто-то повстречается в этой крутящей пучине с обломками, всплывающими с крейсера. Как хрупок, все-таки, человек…

Значит, ему, как командиру корабля, который ОБЯЗАН покидать корабль последним, уходить с него тоже нельзя. Иначе он не сможет потом смотреть в глаза другим офицерам флота. Примерно это он и сказал поднявшемуся на мостик Франку, который в своей извечной манере не выпуская папиросу изо рта сначала пошутил, «что его не оставляет чувство, что все это с ним уже было». Ответ Беляева был лаконичен:

— Не пора ли и Вам направляться к «Бдительному»? Из машинных и котельных ушли, кстати, все?

— Живые — все.

— Славно. Ступайте же… С Богом.

— Вы уверенны, что это правильно? — невинно поинтересовался у командира Франк, прислонившись как и Беляев к броне рубки и держась за поручни мостика — из-за нарастающего крена стоять на ногах было все труднее.

— Знаете, Валерий Александрович, — отозвался Беляев, для которого вторая за год гибель вверенного ему корабля, снова сопровождающаяся потерями в команде, очевидно стала слишком большим потрясением, — Прекратите мне эту волынку тянуть! Я приказываю Вам покинуть корабль. Это ко всем относится, господа, — обратился он к паре мичманов все еще остающихся на мостике, — Не успеете на истребитель, затянет в водовор…

На палубе разорвался очередной шестидюймовый снаряд с «Хацусе», своими осколками проредивший толпу спасающихся матросов и заставивший пригнуться на мостике четверку офицеров. Подняв головы, мичмана увидели стоящего над бесчувственным телом Беляева Франка. В руке он сжимал полуметровый обломок дубового поручня мостика. Вырванный железными пальцами богатыря кусок дерева весил не менее трех килограмов. Конец этой импровизированной дубинки был испачкан чем-то красным, подозрительно совпадавшим по цвету с пятном, которое быстро набухало на тыльной стороне фуражки лежащего ничком командира «Памяти Корейца». Франк, под оторопелыми взглядами молодых офицеров, обеспокоенно склонился к лежащему командиру.

— Я не переборщил часом? Рука то у меня тяжелая, да и нервы сейчас ни к черту, — проворчал он, проверяя пульс у командира. Убедившись в том что тот дышит, он повернулся к мичманам, — Так, господа-товарищи офицеры… Если кто-то из вас, хоть когда, хоть кому кроме своих внуков расскажет, что это НЕ прилетевший от взрыва обломок контузил командира… Пусть прыгает за борт прямо сейчас, ясно? Предлагаю еще колосник к ногам привязать, подскажу где лежит по дружбе, чтоб не мучать лишку. А то во второй раз я действительно могу чуть-чуть и переборщить с силой удара…

Для верности Франк покачивал куском поручня в такт своим словам, что безусловно придавало им дополнительную вескость.

— А почему внукам можно, — не понял молодой штурман, прибывший из Севастополя на замену старого, получившего под свое командование вспомогательный крейсер «Обь», — и что нам теперь… делать?

— Если вы, даст бог, доживете до внуков, то тогда уже можно будет рассказать о «делах давно минувших дней». И Беляеву, и мне, уже точно будет все равно, так как нас просто в живых не будет к тому моменту, — объясняя ситуацию Франк легко, как пушинку, подхватил тело командира на плечо и бегом понесся с мостика вниз по трапу, — А командира мы, как он и приказал, эвакуируем в первую очередь. Как «раненого, находящегося в бессознательном состоянии». В чем вам бы неплохо мне помочь господа, быстренько прихватите вахтенный журнал и догоняйте…

В носовой башне тонущего крейсера тоже ругались. Диких убеждал молодого Тыртова, что спускаться в погреба башни — самоубийство. При попытке передать приказ «выходить наверх и спасаться» по переговорной трубе, из ее амбушюра забила вода. Тыртов удивился, как она из затопленного погреба смогла подняться на 10 метров вверх, и чуть было не кинулся вниз, спасать вверенный ему личный состав погребов башни. Но сохранявший хладнокровие бывалый Платон, поймав его за рукав, объяснил, что нет времени на «добежать туда, а потом до миноносцев, что погреба затоплены, и кто не успел выбраться — им не помочь, а с физикой жидкого тела можно и потом разобраться». После короткого, но бурного объяснения, пара офицеров успела все же добежать до «Беспощадного», последнего истребителя, отходящего от уже севшего ниже его палубы, борта идущего ко дну второго за эту войну «Корейца».