– ревущих на всю округу самолётов, хищных зенитно-ракетных установок, десантных тренажеров, батутов и лопингов [11] , громадных прожекторов, светивших круглыми лучами в сторону моря, китайских болванчиков локаторов, денно и нощно качавшихся на зелёных буграх;

– корявых сухих виноградников, влажных чайных плантаций с пауками-крестовиками, густотравных перепелиных полей, грозного морского прибоя, полуразрушенных замков на скалистых берегах, легенд об абреках и Серго Орджоникидзе, возившем оружие боевикам;

– оружия всех видов, калибров и мастей, ночных учений, французских фильмов на открытом воздухе и регулярных похорон разбившихся лётчиков – мы вырастали отъявленными романтиками, фаталистами и раздолбаями.

Мы дрались по любому поводу, но строго по священным правилам: один на один, девочек и лежачих не бьют, схватка до первой крови, после драки – замирение. Мы сами гладили свои мальчишеские сорочки, носили чёрные солнечные очки и шейные платки, ухаживали за рано созревшими девочками и целыми днями пропадали на море. Воровали спелый виноград, зелёные яблоки, вяжущую рот хурму, белую и чёрную черешню, воевали с местными и отчаянно стояли друг за друга.

Осенний вечер упал с неба на городок, как верблюжье одеяло. Было холодно и ветрено. Шёл мелкий липкий дождь, обволакивающий всё вокруг и проникающий в душу. Вот-вот должны были начаться заморозки. Мы с братом забрались в дом после шатания по улице и зябли. Отец ещё был на службе, мама-телетайпистка – дежурила очередные сутки на дальнем КП. Дров было мало, да и печка у нас горела плохо, дымила, и разжигать её мы не стали.

Это всё из-за того, что родители не умели ставить магарыч и давать на лапу. Худой длинноносый печник из КЭЧ [12] , поняв это, выполнил свой служебный долг тяп-ляп и удалился, посмотрев на всех со значением – мол, вы меня ещё вспомните! Только через год полупьяный дядя Ваня, сосед, зайдя к нам и потянув носом, матюкнулся, притащил свои кельмы, глину и прочее, развёл море грязи, но печку довёл до кондиции. Даже нарисовал на белом боку той же глиной красивую коричневую собачку с хвостом-колечком, своего доброго нелепого Тузика.

А сейчас было холодно, сыро и неуютно. Слышен был далёкий раскатистый гром аэродрома, – это начинались ночные полёты в сложных метеоусловиях. Мы зажгли на веранде и во всех трёх комнатах свет и уселись за книги из гарнизонной библиотеки. Внезапно свет погас – такое случалось нередко. Мы приуныли, достали керосиновую лампу, брат осторожно разжёг её и поставил на круглый стол. Мне было двенадцать, ему – шестнадцать. Стало немного жутко.

В комнатах лампу ставить запрещалось, и мы сидели на веранде. Из высоких, разбитых на маленькие рамы окон глядела на нас чёрная субтропическая ночь. Длинная ветка осокоря, высокого и широкого, как шатёр Мамая, ложилась прямо на крышу веранды, ветер трепал её узловатые лапы и хлопал по черепице. Палка на капроновом парашютном тросе, привязанная к дереву ради летательных забав, ритмично колотила по стволу, но выходить и закреплять её нам не хотелось. На стекла налипали сорванные порывами ветра мокрые треугольные листья. На море третьи сутки не утихал шторм.

Со стороны чайной плантации послышался гул турбин ЯК-28. Мы знали типы самолётов на слух и насторожились – над городком боевые машины обычно не летали, разве что вертолёты. Гул был неровный, двигатели то взвывали, то затихали. Звук приближался, нарастал, и мы поняли, что самолёт идёт прямо над нашими головами. На море мы часто становились по пояс в воде возле берега по направлению глиссады [13] и испытывали друг друга – кто дольше выстоит, не ныряя, под диким рёвом садящегося истребителя. Лётчики издалека грозили нам кулаками в чёрных перчатках.

Теперь вой смешался со взрывами и выстрелами. Мы оба побледнели, сердчишки заколотились. То ли выскакивать и бежать куда подальше, то ли нырять в подвал? Над головой вдруг пронёсся ослепительно яркий метеор – в сторону Кавказского хребта ушла и через некоторое время взорвалась в чёрных горах ракета «воздух-воздух».

Мы замерли: медленно приближаясь, «ЯК-28» вёл над городком стрельбу из пушек, явно преследуя какую-то воздушную цель. Пролетела ещё одна ракета. Скорострельная пушка работала нервными очередями. Самолёт прошёл кометой над домом на высоте не более полусотни метров, пылая огнём и завывая двигателями. Через полминуты над городком за линией раздался невероятной силы взрыв. Воздушная волна докатилась до веранды, входная дверь глухо охнула на хилых петлях, надтреснутое стекло вывалилось из своего гнезда и разбилось на жирной чёрной решётке белой газовой плиты. Осколки подскочили и рассыпались по коричневому полу. В лампе вздрагивал и метался огонь фитиля.

На фоне тёмного неба сквозь мокрую мглу поднялся и расцвёл в небе огненный черно-красный гриб, очень похожий на ядерный из учебных фильмов. Тагир выкрикнул нервным тонким голосом:

– Война!!! Ложись на пол, закрывай голову руками!

Мы кинулись на пол и прижались друг к другу, дрожа от страха и непонятности происходящего. Возле самого лица радужно посверкивали, отражая свет лампы, осколки стекла.

Раздался ещё один взрыв, уже слабее первого. Слышалась какая-то беспорядочная трескотня, будто кто-то, как мы на рельсах, грохал молотком по капсюлям «жевело». Потом стрельба затихла. Мы подождали немного, встали и опасливо подошли к окну. Гриб разрастался в небе, поднимаясь над домами и деревьями и нависая над тёплым живым миром, как могучий джинн из лампы Аладдина. Разрастался грандиозный пожар. После парашютного спуска животных мы хорошо знали тот район у водокачки: рядом с ней стоял дом старушки-сторожихи.