Дворецкий стал ухаживать за господами, подавая по очереди блюда: картофельный суп, гусиную печень, расстегай и, наконец, жареного гуся в яблоках.

Агафья смущалась. Ела маленькими кусочками, чувствуя, как у нее застревает еда в горле. Она не могла спокойно реагировать на Сергея Андреевича, который иногда бросал на нее мимолетные, оценивающие взгляды.

Константин Петрович налил в высокие бокалы из богемского стекла бордо для мужчин, а женщинам искрящийся Шамбертен. Встал и провозгласил тост:

– За здоровье его Императорского Величества Николая и благополучие великой России! Господь будет милосерден, и скоро вразумит людей на мир, который так нужен нашему многострадальному народу. Война уже унесла множество человеческих жизней - людей, которые могли созидать, работать на благо родины, растить детей, но были брошены в горнило беспощадной войны, навязанной нам германцами. Выпьем за мир! И за разум человеческий.

Тонкий звон от сдвинутых бокалов поднялся вверх, к высокому потолку, украшенному хрустальной массивной люстрой, состоявшей из множества светящихся в свете дня резных капелек. Замер. Навалилась тишина.

Пригубили вино и приступили к блюдам. Разговор оживился за столом. Мужчины обсуждали сложную политическую обстановку и вести с фронтов, а женщины впитывали в себя информацию, понимая, что до мира еще далеко, и как бы не стало все гораздо хуже. Сердце Агафьи сжималось от тоски, но взгляд на Сергея Андреевича, такого уверенного молодого человека, умного и начитанного, успокаивал, вселял надежду, что все будет хорошо. Какое-то шестое чувство подсказывало Агафье, что неспроста Господь направил стопы Сергея Андреевича в их дом, что линии их судеб незримо пересеклись, обещая, что эти двое останутся вместе навсегда, пройдут по жизни, поддерживая друг друга во всем.