Лукомский в своих мемуарах, долгое время пылившихся в Русском (или Пражском) заграничном историческом архиве белоэмиграции в Праге, так писал о личности генерала Д. Г. Щербачева:

«Восстание в Кронштадте внесло панику в петербургские верхи. Подавлено оно было и быстро ликвидировано Н. И. Ивановым (он был комендантом крупнейшей морской крепости Российской империи. — А. Ш.) и генералом Щербачевым…

Решительные действия Щербачева, по существу человека далеко не талантливого, способствовали и его выдвижению сначала на пост начальника Академии Генерального штаба, а затем способствовали его дальнейшей блестящей строевой карьере…»

В тех кронштадтских событиях, в подавлении революционного «возмущения» балтийских матросов, деятельно участвовал «особый гвардейский отряд», которым командовал генерал Щербачев. Отряд состоял из двух батальонов лейб-гвардии Преображенского полка, двух батальонов лейб-гвардии Павловского полка и батареи лейб-гвардии артиллерийского дивизиона.

Монархиста Дроздовского подкупала в личности Щербачева и другая страница его генеральской биографии. Тот, будучи командиром лейб-гвардии Павловского полка, 9 января 1905 года, в день Кровавого воскресенья, командовал верными монархии войсками на Дворцовой площади. Тогда в его сводный отряд входили павловцы и преображенцы, эскадроны гвардейских Кавалергардского и Конного полков, сотни лейб-гвардии Казачьего полка. Тогда Щербачев и отдал команду, которая отдалась по всей России:

— Пли!...

9 января на Дворцовой площади перед Зимним дворцом была расстреляна мирная демонстрация рабочих Санкт-Петербурга, организованная агентом тайной полиции священником Талоном. То есть в Кровавое воскресенье генерал Щербачев еще раз продемонстрировал свою верность династии Романовых и готовность постоять за ее устои.

Имя полкового командира лейб-гвардии Павловского полка в революционном 1905 году стало символом крайних монархических убеждений. Дроздовский, тогда еще воевавший далеко от России — в Маньчжурии, не мог не оценить по своим убеждениям поступки этого военного человека.

— Щербачев — не палач. Он всего лишь продемонстрировал свою верность монархии и государственному устройству нашей России… В чем обвиняют генерала Щербачева? В том, что он стал петроградским Кромвелем. Но почитайте историю Англии или той же Франции с ее генералом Кавеньяком… Решительные поступки решительных людей — это Лекарство от всех государственных болезней…

Щербачевых в преддверии Октября 1917 года в действующей армии было немало. Но почти все такие военачальники оказались в поразительном «бездействии и безволии». Не оттого, что они были людьми колеблющимися, не способными на волевые решения, а оттого, что октябрьский переворот в Петрограде стал для них полной неожиданностью и привел их в полнейшую растерянность.

— Толпа бунтующих рабочих и солдат лишила власти Временное правительство?!

— Кто есть такие Ульянов-Ленин и Бронштейн-Троцкий?

— Почему у них в руках государственная власть, а не у избирателей?

— Это же не революционная демократия, а диктатура?!

— Пройдут свободные выборы в Учредительное собрание, и Россия успокоится…

— Россия же устала от революционной смуты, народ не поддержит ее…

На что надеялись люди в генеральских чинах, составлявшие окружение Щербачева? Они этого не скрывали, уповая на то, что в самом скором времени «начнется эволюция большевиков». О ней они имели самое смутное представление И что в противном случае можно начать тайный подрыв их власти с каких-то тоже трудно представляемых «законных позиций».

…Капитан Федоров, самый молодой из участников того памятного для Дроздовского и его единомышленников «секретного» совещания, тогда произнес не без иронии:

— Я не могу быть уверенным, что завтра меня те же большевики не заменят каким-нибудь прапорщиком с красным бантом Где же тогда будет моя «законная позиция» для тайной борьбы?

На это возражение до того молчавшего офицера кто-то из старших ответил:

— Вы же капитан Генерального штаба Разве вас в полку может кто-нибудь заменить?..

Федоров тогда, как и Михаил Гордеевич, смолчал, враз подавленный постановкой такого вопроса Им было даже трудно вообразить, что офицера Генштаба может кто-то заменить на войне без соответствующей академической подготовки: генштабисты уже столетие смотрелись на деле элитой любой уважающей себя армии Европы.

(Гражданская война вскоре ответит на этот вопрос, когда фронтами и красными армиями успешно командовали бывшие поручики и прапорщики и даже драгунский унтер-офицер Семен Буденный. Академию Генерального штаба они, разумеется, не оканчивали и даже экзамены в нее не сдавали.)

Четверо молодых генштабистов, три полковника и капитан, покинув затемно щербачевский кабинет, провели свое минисобрание в одном из «отдельных кабинетов» ближайшего ресторанчика, мало чем напоминавшего захудалый трактир в каком-нибудь уездном городке. На этот раз много говорилось уже о деле. Разговор повел Войналович. Для него, Давыдова и Федорова новоиспеченный командующий 14-й пехотной дивизии был человеком почти незнакомым:

— Михаил Гордеевич, надеюсь, что вы поняли, что вам с нами по пути, ибо вы офицер и человек дела?