В селениях на горных перевалах тоже немало чародеев. Еще до того, как стать Пожирательницей Птиц, она убила колдуна, чтобы отомстить за смерть любовника.

Она предложила себя черному магу, но, когда легла с ним в постель, выплюнула ему в рот яд во время поцелуя. Она выжила, приняв противоядие, а чародей в это время катался по полу, судорожно хватая ртом воздух. Она стояла над ним, едва сдерживая тошноту, но торжествовала всего лишь миг, пока не почувствовала, как душа умершего вселяется в нее – убитый и убийца слились воедино. Это, конечно же, было лишь началом.

– Мне тяжело, Секенр, – сказала она, – так же, как и тебе.

Я отметил, что она не назвала никакой конкретной области магии и не упомянула никаких имен. Я продолжал вырисовывать крохотных птичек золотыми чернилами.

– Что ты собираешься делать в будущем? – спросила она у меня через какое-то время.

– Когда?

– Когда покинешь Школу Теней.

– Осторожно! Берегись, идиот! – зашипел отец внутри меня. Но предупреждать меня было уже не надо. Случайно или нет, но Пожирательница поняла, в чем заключается моя слабость: не в том, что я не был крепок здоровьем и часто болел, не в том, что я был мал рос том, хил и тщедушен, а в том, что я изголодался по человеческому обществу, что мне ужасно хотелось поверить ей, облегчить душу, рассказать ей все.

– Когда я покину ее, – медленно выговорил я, – я больше всего хочу закончить одно дело…

Пожирательница решительно подалась вперед. Больше я ничего не сказал.

– Какое дело, Секенр? – нарочито спокойно и ласково спросила она, как делала моя мать, когда я был совсем маленьким и нуждался в утешении.

Я посмотрел ей в глаза. В них я увидел хищный огонь, но страха не почувствовал – лишь сожаление, что она никогда не будет моим другом, что я по-прежнему одинок.

– Мне кажется, я это узнаю, когда придет время.

Слабая вспышка гнева мелькнула в ее глазах, но она тут же отвернулась к окну и встала неподвижно, глядя в даль, а ее бледное лицо сияло, как мраморное, в ярком солнечном свете.

Я вернулся к своему занятию, заполнив всю страницу именем «Пожирательница Птиц» буквами, связанными между собой росчерками и тенями, состоящими из крошечных птичек. Временами казалось, что они ожили, яркой пестрой лентой кружат над страницей, и я вот-вот услышу их пение.

– Что ты делаешь? – встревожено спросил отец.

– Разве ты не догадываешься? Разве ты не можешь читать все мои мысли, отец?

– Я тебя спрашиваю…

– Тебе придется довериться мне. Ты сделал меня чародеем. Так позволь же быть им.

– Никогда не доверяй чародею, Секенр.

– Тогда не доверяй мне. Оставь меня в покое.

Когда я прервал работу, чтобы немного отдохнуть, Пожирательница Птиц повела меня играть в мадрокаю, настольную игру, в которой фишки со звериными головами передвигались вверх-вниз по наклонной плоскости, то попадая в домики и пещеры, то выбираясь из них. В нее играли у нее на родине, а не в Стране Тростников, поэтому она каждый раз выигрывала, но это была лишь игра, и она не получила надо мной власти. Это было просто человеческим развлечением, не имевшим никакого отношения к магии.

Мы настороженно изучали друг друга, делая вид, что вполне удовлетворены Происходящим. Как мне ни было больно, но это превратилось в своеобразную дуэль, я пока что не понял, насколько серьезную, но тем не менее дуэль, состязание в тщательно продуманном лицемерии. Скорее всего, проиграет тот, кто забудет об этом.

Мы прошли по длинному коридору, затем – по галерее с громадными фигурами людей и зверей, выступавшими из стены, и через дверь вышли на голый горный утес под безоблачное лазурное небо. Там мы остановились и с восхищением рассматривали девственно белый мир, сверкавший в лучах солнца. Воздух, как ни странно, был совсем не холодным.

– Твои слова тронули меня, Секенр, – сказала она. – Мне тоже хотелось бы покончить с магией и просто жить.

Вполне возможно, она говорила правду. В магии даже правда может стать оружием. И его можно использовать наравне с любым другим.

– Мм-да? И давно ты пытаешься это сделать?

– Очень давно. Но я не потеряла надежды. А ты?

– Я тоже.

Она нагнулась, захватила пригоршню снега и скатала снежок.

– А тебе никогда не хотелось просто бросить, – она неожиданно швырнула снежок в пространство, – все это?

– Хотелось.

– Так почему же ты не сделаешь это?

– А ты? – ответил я вопросом на вопрос.

– Я боюсь, Секенр. Все мы боимся, и ты, конечно же, знаешь об этом. Зачем же ты спрашиваешь?

Я взял ее за руку. Она привлекла меня к себе. Мы стояли, прижавшись друг к другу, как любовники.

Она прошептала:

– Кто ты на самом деле, Секенр?

– Что ты имеешь в виду? Я Секенр, сын… – Она замерла, как каменная. У меня внутри встревожено закричал отец. Ей едва не удалось провести меня. – Сын многих, – сказал я. – Я содержу в себе превеликое множество душ. А кто ты на самом деле?