– Куда?

– Куда хочешь. Если она снова посмеет наброситься на кого, живой ее не выпустят. Попомни мои слова.

– Ты угрожаешь убить, Катриону, Ангус? Я тебя правильно понимаю?

– Либо она нас, Анна, либо мы ее. У деревень появляется в тумане, как ведьма баньши, что-то кричит, проклинает нас. Порчу наводит. Долго мы терпели, но больше терпеть не будем. Для твоего же блага советую – делай что-нибудь со своей дочкой. Иначе мы сами разберемся.

– Как вы разберетесь?

– Да хотя бы старым способом – придем ночью и сожжем твою халупу вместе с тобой и дочкой.

– Не советую соваться сюда, Ангус Кеннеди, – Анна захлопнула дверь.

– Мы тебя предупредили! – донеслось снаружи.

«Что же за проклятие нам от этих МакГреев? – подумала Анна, закончив вспоминать утренний инцидент, измученно прикрыла глаза, – Дался ей этот Бойс»?

– Ты Бойса искала? – спросила она, направляя взгляд на согнутую исхудавшую девушку у окна – та с урчанием терзала зубами вареное цыплячье бедрышко.

– Бойс! – внятно сказала Катриона, выпрямляясь.

– Дорогая моя, разве он покажется тебе? Наверное, он боится Катриону.

Девушка бросила есть и повернулась к матери, глаза ее перестали бессмысленно блуждать.

«Слушает. Она внимательно слушает, – Анна поднялась с табуретки и подошла к корыту, – Надо же, какое влияние имеет на нее одно его имя».

– Катриона всегда такая чистенькая и ароматная. А ты, милочка, грязнуля. Бойс не узнает свою Катриону. Скажет – « Это что за замарашка там бегает? Моя Катриона другая, она носит чистые платьица, волосы ее всегда сияют, словно солнечный лучик». Давай, мама тебя вымоет, и ты снова станешь красивой.

Катриона улыбнулась, задрала ногу и почесала пятку.

– Стану красивой, – сказала она. – Придет мой.

– Да-да, – закивала мать.

Девушка стянула с себя платье сама и влезла в воду. Она безропотно позволила матери вымыть себе голову. Анна долго намыливала щелоком, поливала водой спутанные пряди.

– Теперь встань, – скомандовала она, ободренная неожиданной покорностью дочери, – вымоем твое тельце. Вон какие синяки – ух! Откуда они? Разве можно, Катриона, лазать по деревьям и падать. Нет, не нравится ему непослушная девочка. Не идет Бойс. Пусть Катриона будет послушной.

Анна намылила мочалку и стала тереть спину, ягодицы, ноги Катрионы. Заставила ее повернуться.

– Подними руки!

Катриона послушалась. Анна провела мочалкой по левой подмышке, слегка задев грудь. Катриона поморщилась и зашипела как от боли. Анна снова протерла грудь, Катриона вскрикнула, зажалась.

– Встань, распрямись, Катриона, надо хорошенько вымыться, – ласковым, спокойным голосом уговаривала Анна. Она вся похолодела изнутри, продолжая мыть дочь и улыбаться.

«Неужели это то, о чем я думаю? – Анна смотрела на заметно увеличившуюся грудь Катрионы, на ее набухшие соски и потемневшие ареолы, едва сдерживала тряску в руках, водя мочалкой по бледной девичьей коже, – Господи, пусть я ошибаюсь. Ради всего святого»!

Настал сентябрь. В последний месяц безумство Катрионы приняло более терпимые формы. Она долго спала по утру, просыпалась вялая, не находила в себе сил, чтобы куда-то убегать и только бродила туда-сюда по дому, либо по саду. Анне это было на руку. Больше с жалобами к ней не приходили, а это было уже кое-что. Катриона всегда на виду, реже говорит про Бойса, позволяет до себя дотрагиваться, расчесывать волосы, гладить по голове.

«Авось, обойдется, – с пугливой надеждой думала Анна, – переживем с дочкой невзгоды. Все, глядишь, образуется. Месячных у нее, правда, нет. Но их и раньше часто не бывало. Вылечу ее. Главное, чтобы забыла своего Бойса окончательно. Чтобы призрака его между нами не осталось».

Она собирала созревшие яблоки, раскладывала их по большим корзинам – те, что получше, собиралась продать. Из тех, что менее приглядны, с червоточинками, вмятинами, сварить джем. Яблоки у Анны были сладкие, чудесные, на рынке пользовались спросом.

Высыпая из фартука в корзину спелые, налившиеся соком плоды, она услышала вопль такой силы, как будто кого-то заживо потрошили ржавым мясницким ножом.

Вырываясь из распахнутых настежь окон и открытой двери домика Анны, вопль повторился. Анна бросилась к крыльцу. Внутри была Катриона. Она стояла в ночной рубашке у разобранной кровати, на которой полчаса назад спала как младенец, когда Анна заглядывала проверить ее.

Увидев вбегающую мать, несчастная раскрыла рот и завопила хуже прежнего. Она была страшно напугана. Чем, Анна не понимала.

– Катриона, что?!!!

– Ма…ма…. – девушка задышала прерывисто, указывая рукой на живот, – там….

– Что там? – Анна подбежала, попыталась обнять дочку, но та толкнула ее и высоко задрала подол рубашки.

– Там змея, – зашептала она, всовывая палец в пупок, – она шевелится. Жрет меня. Кусает. Больно, мама! Достань ее!!!!

Закричав, Катриона пятернями сжала собственный живот, стала рвать на нем кожу.