Довольный, как Иов на склоне дней, старик Грауманн отдал концы. Ему довелось еще пережить провал главного арендатора Мюллера, который не сумел возобновить аренду на государственную землю. Господину капитану пришлось вместе со своим сыночком, лейтенантом-кирасиром, выметаться отсюда. Грауманнам же, наоборот, удалось получить в аренду свой прежний участок, и Генрих смог жениться на дочери зажиточного крестьянина из соседней деревни, которая принесла ему в приданое десять моргенов хорошей пахотной земли и лошадь. И все только потому, что он служил в лейб-гвардии. Когда же Генрих Грауманн купил еще одну лошадь, он стал двухлошадником, и его назначили даже общинным заседателем. Он был остроумнее своего отца, от которого унаследовал прозвище Бык. Чтобы оправдать это прозвище, он завел себе племенного быка, который был признан общинным быком. Но у него были далеко идущие планы, и имя им — земля!

Началась первая мировая война, и Генрих Грауманн стал солдатом. За неделю до призыва он произнес громовую речь о кавалерийских сражениях и о том, как следует на полном скаку изничтожать французов. Он был в. кирасе, в высоком шлеме, с громадным палашом в руке. «Полк лейб-гвардии с гордостью может называть себя единственным!» — так было написано под портретом в чистой горнице.

Но карьера героя не состоялась, Генрих кончил так же плачевно, как и его лошадь. Он, конечно, явился в свой полк и вместе с ним выступил в поход, правда, не в белой лоэнгриновской форме, а в защитной, но все же в составе лейб-гвардии. Однако спустя три месяца кавалерия была признана непригодной на полях сражений и распущена, и Генрих Грауманн перешел в пехоту. Он писал домой гневные письма, и, даже когда война кончилась, Генрих Грауманн не прекратил своих поношений. Революция тысяча девятьсот восемнадцатого года — о, это была, по его словам, божья кара, возмездие жалкому военному руководству, распустившему кавалерийский полк — и какой полк — и превратившему такого кавалериста, как Генрих Грауманн, в пехотинца и землекопа. Злопамятный Генрих Грауманн махнул рукой на развалившуюся империю и поднял над деревней красный флаг. Нет, он не поднял красный флаг рабочей партии, нет, он поднял флаг, так сказать, внутренне, в душе. А когда потом красные рабочие-прядильщики из соседнего города явились в деревню агитировать за свои партии, Генрих Гpayманн не примкнул к ним, но принудил общинный совет предоставить им для собраний деревенский трактир. И там вместе с рабочими выдвинул требование: земля — крестьянам!

Жена, дети, родители, родина, монархия — все это для крестьянина из наших мест были отвлеченные понятия; реальные очертания они приобретали только если были связаны с землей. Вероятно, потому, что уже столетиями им не хватало земли, чтобы жить. При любой политической перемене они рассчитывали, что им дадут землю, и всякий раз им приходилось разочаровываться. Но теперь старая власть рухнула, никаких тебе больше королей божьей милостью, и хотя на первых порах для крестьян это было непостижимо и все их чувства этому противились — как это вместо кайзера править Германией будет какой-то шорник, — но надежда через него получить землю заставила их последовать совету Генриха Грауманна и голосовать за красных. «Вы же видите, — говорил он, — солдаты пропустили к нам красных [18] . Значит, среди них нет предателей родины. А что папаша Гинденбург? Он непобедим на поле брани».

Земли им не дали. И деревенские бунтовщики снова собрались в воинском союзе и объявили Генриху Грауманну бойкот, за то что он соблазнил их голосовать за красных. А когда старик Гинденбург стал президентом, они послали в Берлин верноподданническую телеграмму. И Генрих Грауманн тоже спустил свой мятежный флаг. И водрузил новый: упаковал большой свой портрет, один из трех с подписью «Воспоминания о годах моей службы», и поехал в Берлин к Гинденбургу. Старик, конечно, не принял крестьянина, но, видимо, отделаться от него было не так-то просто, поскольку Генрих Грауманн вернулся в Клеббов и привез с собою письмо к ландрату из какого-то высокого учреждения, с требованием доложить о состоянии арендных дел в деревне Клеббов.

Новый, и, как он сам себя называл, «прогрессивный», главный арендатор установил с Генрихом Грауманном добрые отношения. Крестьяне откликнулись на это тем, что предложили избрать Генриха Грауманна почетным членом «Союза Фридриха Барбароссы», так теперь назывался воинский союз. Им было совершенно ясно, что Гинденбург, бывший верховным председателем «Союза Фридриха Барбароссы», дал аудиенцию Генриху. Само собой разумеется, что Генрих ничего не предпринял, чтобы разубедить их. Он любил говаривать: «Да-да, мы — старые солдаты, мы понимаем друг друга!» Он сумел добиться, чтобы главный арендатор сдал в аренду крестьянам гораздо больше земли, чем прежде. Но его честолюбивые устремления были куда выше: он требовал передачи в аренду крестьянам всего имения!

И опять жители Клеббова несколько дней пребывали в ошеломлении, а потом объявили Клеббовского Быка народным героем. Все, кроме поденщиков, которые были против раздачи земель — они хотели сохранить свои рабочие места, а к собственному хозяйству не стремились. Но поскольку прусское правительство из четырех тысяч моргенов только четыреста выделило для сдачи в аренду крестьянам, да и этого-то удалось добиться только через акционерное общество по строительству поселков, авторитет Генриха Грауманна опять был подорван. Государства, впрочем, тоже. И Гинденбурга. Генрих Грауманн спустил черно-красно-золотой флаг своих демократических убеждений и теперь уж действительно стал Клеббовским Быком. Причин для этого было предостаточно: акционерное общество по строительству поселков, в котором прусскому правительству (или только некоторым его чиновникам) принадлежала часть акций, скупило обремененные долгами поместья и в соответствии с предписанием разбило эту землю на мелкие участки для малоземельных крестьян и переселенцев. Твердая цена не была установлена, и они брали за морген пятьсот марок. У крестьян глаза из орбит повылезли. Ведь их земельный голод так велик, а земля — вот она. Но где взять денег? Правда, общество пока довольствовалось первым взносом и даже отсрочивало второй, сохраняя за собой только право преимущественной покупки. Так что вскоре крестьяне и голодранцы вместе горевали по поводу неумеренно высоких процентов. Они опять остались ни с чем.

И опять проснулся Бык. Он организовал земельное товарищество. Поначалу оно бомбардировало акционерное общество прошениями, а потом провело процентную забастовку. Однако, когда дело дошло до описи имущества должников, они сдались и снова, в который уж раз, покинули своего Генриха Грауманна. Он, единственный в деревне, продолжал забастовку, и в конце концов его новоприобретенную землю все-таки описали. За оскорбление господ из акционерного общества он был приговорен к месяцу тюремного заключения. Он называл их ворами, обманщиками и спекулянтами и даже намеревался представить суду доказательства своей правоты. Но суд этого не допустил.

Однако это было еще не все. В годы инфляции и плана Дауэса деревни были наводнены агентами заводов, выпускающих сельскохозяйственные машины; эти машины предлагались в кредит, и притом долгосрочный. Хотя у крестьян впервые были деньги, они все-таки вовсю пользовались этим кредитом. Непременно хотели быть хитрее всех. Потом произошла денежная реформа, повышение ценности ипотек, расторжение кредитных договоров, великий крах. Машины в большинстве случаев были слишком громоздкими для эксплуатации. Генрих Грауманн предлагал купить еще более крупные жатки и молотилки для работы на землях товарищества. Тогда его объявили сумасшедшим. Или коммунистом. А сейчас, в нужде, они опять к нему кинулись, и он опять стал во главе их. Но и он ничего не смог добиться, кроме судебного приговора и уплаты издержек. В состоянии вражды с деревней и с Веймарской республикой Генрих Грауманн думал о будущем. Для начала он вышел из «Союза Фридриха Барбароссы», чтобы задеть старика Гинденбурга, так он сказал. «Мы оба были непобедимы на поле брани, а дома они одного из нас согнули в бараний рог, но его имя не Генрих Грауманн».