Итак, благодаря войне с Пирром Рим расширил свои политические отношения, которые, примкнув к именам пунов и эллинизма, простерлись от Геркулесовых столбов до Ганга. Год спустя после того, как Пирр покинул Италию, в то самое время, как он завоевал Македонию, второй Птолемей из Египта отправил в Рим послов с предложением дружбы и союза. Рим отплатил за эту знаменательную предупредительность величайшими почестями, какие когда-либо воздавались иноземным государям: в числе трех римских послов находился глава сената К. Фабий Гургес Эти посланники были великолепно приняты; царь по греческому обычаю велел поднести им золотые венки; а послы, дабы соблюсти торжественный обряд и почтить царя, приняли подарки, с тем чтобы возложить их на головы его статуй. Остальные дары, от которых нельзя было отказаться, они, вернувшись, передали сенату, прежде чем дали отчет о посольстве. Но сенат оставил им эти подарки как память о посольстве. Был заключен союз, целесообразность которого подтвердилась сохранением его в течение двухсот лет.

Не менее того знаменательна была также другая связь. Римляне заняли уже Брундизий, служивший местом переправы в Аполлонию. Этот древнеэллинский город, который процветал благодаря своей торговле и славился как в прежние, так и в позднейшие времена своим благоустроенным правлением, отправил в 270 г. посольство в Рим, неизвестно с какой целью; можно, впрочем, догадаться об опасности, какая угрожала городу царь дарданцев Монуний, пользуясь сумятицей галльских набегов, за последнее десятилетие все более и более расширял свое владычество; Диррахий уже подчинился ему, в это самое время он вел войну с Александром Эпирским; если последний победил бы, то Аполлония, вероятно, также подвергнулась бы опасности. Посольство аполлониатов сохранилось в памяти благодаря тому, что знатные римляне оскорбили послов своими грубыми поступками, а когда сенат выдал провинившихся, то аполлониаты отпустили их безнаказанно. Судя по этому обращению с посольством, надо полагать, что Аполлония не вела войны против Александра, иначе послы пользовались бы популярностью в Риме; римляне, напротив того, предполагали, что город связан с Эпиром общими интересами. Однако сенат никоим образом не мог упустить их виду важность дружеских сношений с Аполлонией; строгость, с какою сенаторы отнеслись к делу, доказывает, что они ценили значение этой дружбы; как бы то ни было, но не подлежит сомнению, что между Римом и Аполлонией состоялся союз.

В то время как римляне воевали на берегах Лириса и Вольтурна, юго-восток полуострова потрясали другие войны. Богатой тарентинской купеческой республике грозила все более и более усиливавшаяся опасность со стороны луканских и мессанских полчищ; а так как она вполне основательно не полагалась на свой собственный меч, то привлекла со своей старой родины начальников наемных отрядов заманчивыми обещаниями и еще более заманчивым золотом. Спартанский царь Архидам, прибывший с сильным отрядом на помощь к своим соплеменникам, погиб в битве с луканами (416 [95] ) в тот самый день, когда Филипп одержал победу при Херонее, и, как полагали благочестивые греки, в наказание за то, что за девятнадцать лет перед тем принял со своим войском участие в разграблении дельфийского святилища. Его заменил более могущественный вождь Александр Молосский — брат Олимпиады, матери Александра Великого. Кроме привезенных им с собой войск он соединил под своими знаменами вспомогательные отряды греческих городов, в особенности тарентские и метапонтийские, отряды педикулов (живших подле Руби, теперешнего Ruvo), так же как и греки, опасавшихся нашествий сабеллов; наконец он привел даже луканских изгнанников, свидетельствовавших своею многочисленностью о серьезных внутренних раздорах, происходивших в этом союзе. Таким образом он скоро стал сильнее своих противников. Козенца (Cosenza), которая, как кажется, служила союзным центром для поселившихся в Великой Греции сабеллов, подпала под его власть. Тщетно самниты спешили на помощь к луканам; Александр разбил их соединенную армию подле Пестума и покорил живших подле Сипонта давниев и живших в юго-восточной части полуострова мсссапов; он уже владычествовал от моря до моря и намеревался протянуть руку римлянам, для того чтобы общими силами напасть на самнитов в первоначальных местах их поселения. Но такие неожиданные успехи не нравились тарентинским купцам и наводили на них страх; дело дошло до войны между ними и их полководцем, который пришел к ним в качестве наемника, а теперь вел себя так, как будто намеревался основать на западе эллинское государство вроде тою, какое было основано его племянником на востоке. Перевес был сначала на стороне Александра: он отнял у Tapcimniijeu Гераклею, привел в прежнее положение Фурии и, как кажется, приглашал остальных италийских греков соединиться под его покровительством против Тарента, между тем как в то же время пытался уладить мирное соглашение между ними и сабелльскими племенами. Но его широкие замыслы нашли слабую поддержку со стороны выродившихся и упавших духом греков, а его вынужденный обстоятельствами переход на сторону противной партии оттолкнул от него прежних луканских приверженцев, и он пал подле Пандосии от руки одного луканского эмигранта (422) [96] . С его смертью все опять пошло по-старому. Греческие города снова оказались разъединенными и снова вынужденными охранять свое существование поодиночке то заключением договоров, то уплатой дани, то поминанием к помощи чужеземцев: так, например, Кротон отразил около 340 г. нападение бруттиев при помощи Сиракуз. Самнитские племена опять взяли верх и могли, не обращая внимания на греков, снова обратить свои взоры на Кампанию и на Лациум

Но там произошел в короткий промежуток времени громадный переворот. Латинский союз был взорван и уничтожен, последнее сопротивление вольсков было сломлено, самая богатая и самая красивая из всех стран полуострова — Кампания — находилась в неоспоримом и прочно обеспеченном владении римлян, и второй по значению город Италии находился под римской опекой. В то время как греки и самниты боролись между собой, Рим почти беспрепятственно достиг такого могущества, которого уже не был в состоянии поколебать ни один из живших на полуострове народов и которое всем им грозило порабощением. Совокупными усилиями тех народов, которые не были в состоянии бороться с Римом поодиночке, пожалуй, еще можно бы было порвать цепь, прежде нежели она окончательно закрепилась; но у бесчисленных племен и городских общин, до тех пор живших большею частью во взаимной вражде или не имевших между собою ничего общего, не оказалось необходимых для такой коалиции качеств — прозорливости, мужества и самоотвержения, а если такие качества и оказались, то уже тогда, когда было поздно.

После падения этрусков и ослабления греческих республик самнитский союз был после Рима бесспорно самой значительной силой во всей Италии, и именно ему грозили самой скорой и непосредственной опасностью стремления римлян к завоеваниям. Поэтому ему следовало занять передовое положение и взять на себя самое тяжелое бремя в войне, которую приходилось вести италикам с Римом за свою свободу и национальность. Он мог рассчитывать на содействие небольших сабелльских племен — вестинов, френтанов, марруцинов и других еще более незначительных племен, которые жили уединенной жизнью крестьян среди своих гор, но тем не менее не оставались глухи, когда родственное племя призывало их к оружию для защиты общего достояния. Важнее было бы содействие живших в Кампании и Великой Греции эллинов (в особенности тарентинцев) и могущественных луканов и бруттиев; но частью вялость и беспечность господствовавших в Таренте демагогов и вмешательство этого города в сицилийские дела, частью отсутствие единодушия в луканском союзе, частью и главным образом существовавшая в течение нескольких столетий глубокая вражда между жившими в нижней Италии эллинами и их лукалскими притеснителями не позволяли надеяться, что Тарент и Аукания вместе примкнут к самнитам. Or сабинов и марсов как от ближайших соседей Рима, давно уже живших с ними в мирных отношениях, едва ли можно было нею либо ожидать, кроме вялого сочувствия или нейтралитета, а апулийцы — эти странные и ожесточенные враги сабеллов — были естественными союзниками римлян. Напротив того, можно было ожидать, что дальние этруски примкнут к коалиции, лишь только она одержит первую победу: в этом смысле даже восстания в Лациуме и среди вольсков и герников могли быть приняты в расчет. Но самниты — эти италийские этоляне, в которых врожденные народные силы еще были полны жизни, — должны были прежде всего рассчитывать, что их собственная энергия и стойкость в неравной борьбе дадут другим народам время устыдиться своего бездействия, обдумать, что следует делать, и собраться с силами; тогда было бы достаточно одного успешного сражения, чтобы со всех сторон зажечь вокруг Рима пламя войны и восстания. История не может отказать этой благородной нации и свидетельстве, что она понял;) свой долг и исполнила его. Уже и течение нескольких лег продолжался раздор между Римом и Самниумом, вследствие того что римляне беспрестанно делали шпаты на Лирисе, между которыми последним и самым южным было основание Фрегела (426). Но повод для войны доставили жившие в Кампании греки. С тех пор как Кумы и Капуя сделались римскими городами, римляне стали прежде всего стремиться завладеть греческим городом Неаполем, который господствовал над находившимися в заливе греческими островами и был в сфере римского владычества единственным еще не подчинившимся Риму городом. Узнав о намерении римлян завладеть этим городом, тарентинцы и самниты решили их предупредить, и если тарентинцы не могли привести в исполнение этого плана не столько по причине дальнего расстояния, сколько по причине своей нерешительности, то самниты успели занять город сильным гарнизоном. Римляне немедленно объявили войну (427) — номинально неаполитанцам, а в действительности самнитам — и приступили к осаде Неаполя. После того как эта осада тянулась некоторое время, кампанские греки стали тяготиться застоем торговли и присутствием чужого гарнизона, а римляне, напрягавшие все свои усилия к тому, чтобы посредством отдельных договоров отклонить второстепенные и третьестепенные государства от участия в составлявшейся коалиции, поспешили предложить изъявившим готовность вступить в переговоры грекам выгодные условия — полное равноправие и освобождение от государственной службы, союз на равных правах и вечный мир. На этих условиях и был заключен (428) договор, после того как неополитанцы хитростью отделались от присутствия гарнизона. Сабелльские города, находившиеся к югу от Вольтурна — Нола, Нуцерия, Геркуланум, Помпеи, — были в начале войны на стороне самнитов; но частью вследствие своей неспособности сопротивляться, частью вследствие интриг римлян — которые употребили в дело все средства, доставляемые лукавством и корыстолюбием, чтобы привлечь на свою сторону аристократическую партию в этих городах, и при этом нашли влиятельного адвоката в примере Капуи — эти города вскоре после падения Неаполя или приняли сторону римлян, или объявили себя нейтральными. Еще более важного успеха достигли римляне в Ауканий. Верный народный инстинкт и там внушал необходимость союза с самнитами; но так как этот союз повлек бы вслед за собой и заключение мира с Тарентом, а большая часть луканских правителей не намеревалась прекращать выгодные хищнические набеги, то римлянам удалось заключить с Луканский союз, который был неоценим в том отношении, что создавал затруднения для тарентинцев, а римлянам позволял употребить все их военные силы на борьбу с Самниумом.

Таким образом, Самниум остался в полном одиночестве; ему прислали подкрепления только некоторые из восточных горных округов. В 428 г. военные действия начались на самой самнитской территории; некоторые из городов, расположенных на границе Кампании, как например Руфры (между Венафром и Теаном) и Аллифы, были заняты римлянами. В следующие годы римские войска прошли, сражаясь и грабя, через весь Самниум вплоть до Вестинской области и даже до Апулии, где были приняты с распростертыми объятиями, и повсюду имели решительный перевес Самниты упали духом, а самнитская народная община решила просить у неприятеля мира и, чтобы склонить его на менее тягостные условия, выдала ему самого храброго из своих военачальников; поэтому самниты возвратили римских военнопленных и вместе с ними прислали труп вождя военной партии Брутула Папия, который сам себя лишил жизни, чтобы не попасть в руки римских палачей. Но когда эта смиренноя и почти жалобная просьба была отвергнута римской общиной (432), самниты стали готовиться к крайнему и отчаянному сопротивлению под начальством своего нового полководца Гавия Понтия. Римская армия, стоявшая лагерем подле Калации (между Казертой и Маддалони) под предводительством обоих консулов следующего года (433), Спурия Постумия и Тита Ветурия, получила известие, подтвержденное многочисленными пленниками, что самниты тесно обложили Луцерию и что этот важный город, от обладания которым зависело обладание Апулией, находился в большой опасности. Римляне поспешно выступили в поход Единственный путь, которым можно было вовремя прийти на место, шел по самой середине неприятельской территории, там, где впоследствии было проведено от Капуи через Беневент на Апулию римское шоссе, служившее продолжением Аппиевой дороги. Этот пугь шел между теперешними селениями Арпайя и Монтезаркио (Caudium) по сырой луговине, которая окружена высокими и крутыми лесистыми холмами и доступ к которой при входе и при выходе ведет только через глубокие ущелья. Самниты засели там так, что их присутствие не было заметно.

Римляне беспрепятственно проникли в долину, но нашли, что выход из нее загорожен засеками и занят многочисленным неприятелем; возвращаясь назад, они увидели, что и вход в долину таким же образом загорожен, а между тем горные склоны кругом покрылись самнитскими когортами. Слишком поздно догадались они, что поддались на военную хитрость и что самниты ожидали их не под стенами Луцерии, а в роковых Кандинских ущельях. Дрались они без всякой надежды на успех и без всякой определенной цели; римская армия была совершенно лишена возможности маневрировать и была без боя совершенно разбита. Римские генералы предложили капитуляцию. Только бессмысленные риторы могли утверждать, что самнитскому главнокомандующему не предстояло другого выбора, как отпустить римскую армию или истребить ее; напротив того, он не мог сделать ничего лучшего, как согласиться на предложенную капитуляцию и взять в плен вместе с ее двумя главнокомандующими всю неприятельскую армию, которая заключала в себе в ту минуту все наличные боевые силы римской общины; тогда для него открылся бы свободный путь в Кампанию и в Аацум, а так как его приняли бы в ту пору с открытыми объятиями и у Вольской, и у герников, и в большей части Лациума, то политическое существование Рима подверглось бы серьезной опасности. Но, вместо того чтобы избрать этот путь и заключить военную конвенцию, Гавий Понтий надеялся положить конец всем распрям заключением выгодного мирного договора — потому ли, что он разделял со своими союзниками неблагоразумную жажду мира, ради которой был принесен в предшествовавшем году в жертву Брутул Папий, потому ли, что он не был в состоянии помешать утомленной войною партии уничтожить плоды его беспримерной победы. Предписанные им мирные условия были довольно умеренны: Рим обязался срыть построенные в нарушение договоров крепости Калес и Фрегеллы и возобновить равноправный союз с Самниумом. После того как римские военачальники согласились на эти условия, они выдали в обеспечение точного исполнения договора шестьсот выбранных из конницы заложников и сверх того связали самих себя и всех штаб-офицеров честным словом; тогда римская армия получила свободу, но была обесчещена, так как самнитская армия и опьянении от своего успеха не могла воздержаться от исполнения над ненавистным врагом позорных для него формальностей: она потребовала, чтобы римляне положили оружие и прошли под виселицей. Однако римский сенат, не обращая внимания ни на принесенную офицерами клятву, ни на ожидавшую заложников участь, кассировал договор и ограничился тем, что выдал врагу тех, кто его подписал, как лично ответственных за его исполнение Для беспристрастной истории не имеет важного значения вопрос, отыскала ли в этом случае казуистика римских адвокатов и жрецов возможность не нарушать букву законов или же решение римского сената было нарушением этих законов; с человеческой и с политической точек зрения римляне не заслуживают в этом случае никакого порицания. Совершенно безразлично, был или не был римский главнокомандующий уполномочен формальным римским государственным правом заключать мир без предварительной ратификации общины, так как не подложит сомнению, что по духу и но практическому применению римских государственных учреждений всякий не исключительно военный государственный договор подлежал ведению гражданских властей, а тот главнокомандующий, который заключал мирный договор не по поручению сената и гражданства, превышал свои полномочия. Самнитский главнокомандующий, предоставивший римским военачальникам на выбор гибель их армии или превышение их власти, сделал более крупную ошибку, чем римские военачальники, вина которых состояла и том, что они не имели достаточно величия души, чтобы безусловно отвергнуть предложенные им условия, а то, что римский сенат отверг такой договор, было и справедливо и неизбежно. Никакой великий народ не отказывается от того, чем владеет, иначе как под гнетом крайней необходимости; все договоры, но которым делаются какие-либо уступки владений, служат выражением сознания такой крайней необходимости, но не могут считаться за нравственные обязательства. А если всякая нация справедливо считает долгом чести уничтожение силою оружия позорных для нее трактатов, то мог ли долг чести требовать смиренного исполнения такого договора, как кавдинский, к заключению которого был нравственно вынужден потерпевший неудачу главнокомандующий, да к тому же в такое время, когда недавний позор еще вызывал краску стыда на лице, а физические силы еще не были сломлены?

Таким образом, кавдинский мирный договор принес не спокойствие, которого от него безрассудно ожидали в Самниуме приверженцы мира, а одну войну вслед за другой и ожесточение, усилившееся, с одной стороны, сожалением о пропущенной благоприятной минуте, а с другой — сознанием, что было нарушено торжественно данное слово, что была запятнана воинская честь и что были принесены в жертву боевые товарищи. Самниты не приняли выданных им римских офицеров частью потому, что были слишком великодушны, чтобы вымещать свои неудачи на этих несчастных, частью, потому, что этим путем они признали бы исполнение договора обязательным только для тех, кто скрепил его клятвой, а не для римского государства. Они великодушно пощадили даже заложников, подлежавших по военному праву смертной казни, и тотчас взялись за оружие. Они заняли Луцерию и взяли приступом Фрегеллы (434), прежде чем римляне успели заново организовать свою армию; а чего могли бы достигнуть самниты, если бы не выпустили из рук достигнутых результатов, видно из перехода на их сторону сатриканов [97] . Но силы Рима не были ослаблены, а только на минуту парализованы; под влиянием стыда и ожесточения там собрали всех людей и все средства, какие только находились под руками, и поставили во главе вновь организованной армии Луция Папирия Курсора, который был столь же испытанным в боях солдатом, сколь и славным полководцем. Эта армия разделилась: одна ее часть направилась через Сабинскую область и через адриатическое побережье к Луцерии; другая пошла туда же через самнитскую территорию, преследуя самнитскую армию, с которой успешно вступила в борьбу. Обе армии сошлись под стенами Луцерии, осаду которой римляне повели тем усерднее, что там содержались в плену римские всадники; апулийцы и в особенности арпанцы оказали в этом случае римлянам важное содействие, главным образом тем, что доставляли съестные припасы. Чтобы освободить город, самниты вступили в бой с римлянами, но были разбиты; тогда Луцерия сдалась римлянам (435), а Папирий имел двойное удовольствие — он освободил уже считавшихся погибшими боевых товарищей и отплатил стоявшему в Луцерии самнитскому гарнизону за каидинские виселицы. В течение следующих лет (435–437) война велась не столько в Самниуме [98] , сколько в соседних странах. Прежде всего римляне наказали самнитских союзников в областях Апулийской и Френтанской и заключили новые союзные договоры с апулийскими теанинцами и канузинцами. В то же время Сатрик был приведен в покорность и строго наказал за свое отпадение. Затем война была перенесена в Кампанию, где римляне завладели (438) стоявшей на границе Самниума Сатикулой (быть может, теперешней S. Agata de'Goti). Но там военное счастье, по-видимому, снова стало им изменять. Самниты привлекли на свою сторону жителей Нуцерии (438), а вскоре вслед затем и жителей Нолы; на верхнем Лирисе соранцы сами прогнали римский гарнизон (439); авзоны готовились к восстанию и угрожали важному пункту — Калесу, даже в Капуе стала деятельно работать антиримская партия. Самнитская армия вступила в Кампанию и стала лагерем под стенами Капуи в надежде, что ее приближение доставит перевес национальной партии (440). Однако римляне немедленно напали на Сору и снова завладели этим городом, после того как разбили спешившую на выручку Соры самнитскую армию (440). Движение среди авзонов было подавлено с беспощадной строгостью, прежде чем вспыхнуло восстание, и туда был назначен особый диктатор для возбуждения и решения политических процессов против вожаков самнитской партии в Капуе, так что самые влиятельные между ними сами лишили себя жизни, чтобы не попасть в руки римского палача (440). Стоявшая подле Капуи самнитская армия была разбита и принуждена удалиться из Кампании; римляне преследовали ее по пятам, перешли через Матезе и зимой 440 г. стали лагерем под стенами столицы Самниума — Бовиана. Нола была покинута союзниками, а римляне были так осмотрительны, что навсегда отделили этот город от самнитской партии, заключив с ним такой же выгодный для него союзный договор (441), какой заключили с неаполитанцами. Фрегеллы, находившиеся со времени кавдинской катастрофы в руках антиримской партии и служившие для нее главным укрепленным пунктом в области Лириса, наконец также были взяты на восьмом году после их занятия самнитами (441); двести граждан из числа самых знатных членов национальной партии были отправлены в Рим и обезглавлены на открытой площади в предостережение повсюду сильно волновавшимся патриотам. Таким образом, Апулия и Кампания были совершенно во власти римлян. Чтобы окончательно обеспечить свое владычество над завоеванной территорией, римляне построили на ней в промежутке времени между 440 и 442 гг. несколько новых крепостей: в Апулии Луцерию, в которой поставили постоянным гарнизоном пол-легиона ввиду ее изолированного и опасного положения; Понции (нынешние острова Понцы) для обеспечения своего владычества в омывающем Кампанию море; Сатикулу на границе Кампании и Самниума в качестве передового оплота против этого последнего; наконец Интерамну (подле Monte Cassino) и Суэссу Аурунку (Sessa) на дороге из Рима в Капую. Сверх того были поставлены гарнизоны в Кайяции (Cajazzo), в Соре и в других важных в военном отношении пунктах. В довершение мер, принятых для защиты Кампании, была проведена из Рима в Капую та большая военная дорога, которую цензор Аппий Клавдий обратил в 442 г. в шоссе, оградив ее необходимыми плотинами при переходе через Понтийские болота Замыслы римлян становились все более и более очевидными; дело шло о покорении Италии, которую с каждым годом все теснее охватывала цепь римских крепостей и дорог. Самниты уже были опутаны римлянами с двух сторон; непрерывный ряд владений от Рима до Луцсрии отделял северную Италию от южной, точно так же как крепости Норба и Сигния когда-то отделяли вольсков от эквов; и подобно тому как в ту пору Рим опирался на герников, теперь он стал опираться на арпанцев. Италики наконец должны были бы понять, но с падением Самниума все они утратит спою свободу и что следует, не теряя времени, прийти соединенными силами на помощь к храбрым горцам, которые уже и течение пятнадцати лет одни выдерживали неравную борьбу с римлянами.