Жан покачал головой:

– Нет, его выкопали вместе с сотнями других и бросили где-то на свалке. У них не было злого умысла. Просто они не знали.

Гамаш, пораженный, лишился дара речи. Могли бы американцы сделать такое с Джорджем Вашингтоном? Или англичане – с Генрихом VIII?

– Неужели это возможно? – Он посмотрел на Эмиля Комо.

Тот пожал плечами, потом кивнул:

– Да, если Жан прав. Никто из нас не хочет признавать это.

– Но чтобы уж быть справедливым, – сказал Жан, – это самая маловероятная из теорий.

– Суть в том, – заговорил Рене, снова глядя на карту, – что это границы первоначального поселения в тысяча шестьсот тридцать пятом году. – Он провел пальцем по старой карте, потом отодвинул ее в сторону и нашел то же место на новой карте. – Это практически окружность радиусом в несколько сотен ярдов с центром в том месте, где мы сейчас сидим в «Шато». Площадь небольшая, чтобы было легче защищать.

– А что остальное пространство? – спросил Гамаш, начиная понимать, что они имеют в виду.

– А ничего, – ответил Жан. – Лес. Скалы.

– А то место, где сейчас находится Литературно-историческое общество?

– Лес.

Рене снова вернул на стол старую карту и ткнул пальцем в никак не обозначенное место вдали от жилья.

Ничего.

Они не могли похоронить Шамплейна в такой дали от цивилизации.

Следовательно, основатель Квебека просто не мог оказаться в подвалах Лит-Иста.

– Итак, – Гамаш откинулся на спинку стула, – почему же Огюстен Рено оказался в подвале?

– Потому что сошел с ума? – предположил Жан.

– Ну, это ни для кого не секрет, – сказал Эмиль. – Шамплейн любил Квебек больше всего на свете. Он не знал ничего другого, жил ради Квебека. А Рено любил Шамплейна такой же любовью. Любовью, которая граничит с безумием.

– Граничит? – переспросил Рене. – Да он был психом в последней стадии! Огюстен Рено был королем сумасшедших. Какое тут «граничит»… – пробормотал он.

– Может быть… – начал Эмиль, снова взглянув на старую карту. – Может быть, была и другая причина.

– Какая, например?

– Ну, это ведь литературное общество. – Наставник Гамаша посмотрел на него. – Может, он искал какую-то книгу.

Гамаш улыбнулся. Может быть. Он встал, дождался, когда официант принесет его куртку. Кинул взгляд на современную карту, и тут ему в голову пришла одна мысль.

– Старая часовня. Та, которая сгорела. Где она была бы на этой карте?

Рене показал. Его палец уперся в базилику Нотр-Дам, громадную церковь, где прежде молились сильные мира сего. Пока официант помогал Гамашу надеть куртку, Рене подался к нему и прошептал:

– Поговорите с отцом Себастьяном.

Жан Ги Бовуар ждал.

Он не любил ждать. Поначалу он делал вид, что ему все равно, потом стал делать вид, будто ему некуда торопиться. Это продолжалось секунд двадцать. Затем на его лице появилось раздраженное выражение. Это произвело больший эффект, и он сохранял это выражение до тех пор, пока пятнадцать минут спустя не привели Оливье Брюле.

Бовуар не видел Оливье вот уже несколько месяцев. Некоторых людей тюрьма меняет. Впрочем, она меняет всех, но внешне на одних она сказывается сильнее, чем на других. Некоторые словно расцветают. Они занимаются в спортивном зале, набирают вес, впервые за много лет начинают делать зарядку. Некоторые даже благоденствуют, хотя ни за что не признались бы в этом, но режим и порядок идут им на пользу.

Здесь их жизненный путь становится понятнее.

Но Бовуар знал, что большинство людей в заключении вянут.

Оливье появился в дверях, облаченный в тюремную одежду. Ему было уже под сорок, и он не отличался крепким сложением. Волосы его были подстрижены короче, чем когда-либо прежде, но это скрывало тот факт, что он лысеет. Лицо побледнело, но выглядел он здоровым. Бовуар испытал отвращение – это чувство возникало у него в присутствии всех убийц. А в глубине души он был уверен, что Оливье убийца.

«Нет, – резко напомнил он себе. – Я должен думать о нем как о человеке невиновном. Или, по меньшей мере, как о человеке, чья вина не доказана». Но как ни старался, он видел перед собой заключенного.

– Инспектор, – сказал Оливье, остановившись в дальнем конце комнаты для посетителей.

– Оливье, – сказал Бовуар и улыбнулся, хотя, судя по кислой мине Оливье, это была скорее ухмылка. – Прошу вас, называйте меня Жан Ги. Я здесь как частное лицо.

– Просто в гости заглянули? – Оливье сел за стол напротив Бовуара. – Как поживает старший инспектор?