Семья Дельфики перестала скрываться и приехала к Бобу под защиту Гегемонии. Греция входила в Варшавский договор, и возврата домой для них не было. Приехали и родители Питера, чтобы не быть легкой мишенью для каждого, кто захочет до Питера добраться. Он нашел им работу в Гегемонии, и если они были недовольны переменой жизни, то никак этого не показывали.

Семья Арканян тоже покинула родину и с радостью приехала туда, где их детей не украдут. Родители Сурьявонга тоже смогли выбраться из Таиланда, переведя семейное состояние и семейный бизнес в Риберао-Прето. Прибыли и другие семьи, связанные с тайцами армии Боба или индийскими выпускниками Боевой школы, и вскоре в окрестностях португальская речь стала редкостью.

Об Ахилле ничего не было слышно. Оставалось предполагать, что он вернулся в Пекин. Возможно, он тем или иным способом пробирался сейчас к власти. Но уверенность укреплялась тем сильнее, чем дольше продолжалось молчание. Китайцы, поработав с ним, достаточно хорошо его узнали, чтобы не допускать к рулю.

Пасмурным зимним июньским днем Петра шла по кладбищу города Араракуара, всего в двадцати минутах на поезде от Риберао-Прето. Она специально подошла к Бобу с той стороны, откуда он мог ее видеть. И встала рядом с ним, глядя на могильную плиту.

– Кто здесь лежит? – спросила она.

– Никто, – ответил Боб, ничуть не удивившись ее появлению. – Это кенотаф.

Петра прочла имена.

Проныра.

Карлотта.

И больше ничего.

– Где-то есть табличка в Ватикане, – сказал Боб. – Но тела не нашли, так что похоронить ее не смогли. А Проныру кремировали люди, даже не знавшие, кто она. Эту идею мне Вирломи подсказала.

Вирломи поставила кенотаф для Саяджи на небольшом индуистском кладбище, которое уже было в Риберао-Прето. Тот кенотаф был несколько более детален – годы рождения и смерти и надпись: «Достигший сатьяграхи».

– Боб, – сказала Петра, – ты с ума сошел, явившись сюда. Даже без телохранителя. Памятник стоит так, что убийцы могут навести оружие еще до твоего появления.

– Знаю, – ответил Боб.

– Мог хотя бы позвать меня с собой.

Боб медленно повернулся. В глазах у него стояли слезы.

– Это место моего стыда, – сказал он. – Я очень старался, чтобы твое имя здесь не появилось.

– Почему ты так говоришь, Боб? Здесь нет стыда. Здесь только любовь. И вот почему мне место здесь – вместе с другими одинокими девушками, которые отдали тебе свое сердце.

Боб повернулся к ней, обхватил ее руками и заплакал у нее на плече. Он уже достаточно вырос, чтобы достать ей до плеча.

– Они спасли мне жизнь, – сказал он. – Они дали мне жизнь.

– Так поступают хорошие люди, – ответила Петра. – А потом они умирают, все и каждый. Вот это действительно стыд и позор.

Он коротко рассмеялся – то ли ее неуместной веселости, то ли своему плачу.

– Ничего ведь не длится долго?

– Они все еще живы в тебе.

– А я в ком жив? Только не говори, что в тебе.

– Могу сказать. Мою жизнь спас ты.

– У них не было детей, у обеих, – сказал Боб. – Никто никогда не держал их так, как держит мужчина женщину, никто не заводил с ними младенца. Им не пришлось увидеть, как их дети вырастают и сами заводят детей.

– Сестра Карлотта сама выбрала этот путь.

– А Проныра – нет.

– У них у обеих был ты.

– Вот в чем тщета, – ответил Боб. – Единственный ребенок, который у них был, – это я.

– Значит… значит, твой долг перед ними – продолжить род, завести детей, которые будут помнить их ради тебя.

Боб смотрел в пространство.

– У меня есть другая мысль. Я расскажу о них тебе. А ты – своим детям. Сделаешь? Если ты мне это обещаешь, то я думаю, что смогу все это выдержать. Они тогда не исчезнут из памяти после моей смерти.

– Сделаю, конечно, Боб. Но зачем ты говоришь так, будто твоя жизнь уже кончена? Она же только начинается. Посмотри на себя, ты вытягиваешься, скоро будешь нормального роста, ты…

Он положил руку ей на губы, нежно, прося замолчать.

– У меня не будет жены, Петра. И детей тоже.

– Почему? Если ты сейчас скажешь, что решил стать священником, я тебя сама украду и увезу из этой католической страны.

– Я не человек, Петра. И мой вид вымрет вместе со мной.

Она рассмеялась этой шутке. Потом заглянула ему в глаза и увидела, что это совсем не шутка. Что бы он ни имел в виду, он говорил всерьез. Не человек. Но как можно такое подумать? Кто больше человек, чем Боб?

– Поехали домой, – сказал Боб, – пока здесь кто-нибудь не появился и не пристрелил нас просто от нечего делать.