– А как быть с его сообщником Мейтлендом? – спросил Мортон.

– Он безбожник и, полагаю, даже атеист. Ему я не могу дать никакой надежды. – Нокс бессильно откинулся на подушку, хлюпая носом и откашливаясь.

Вечером 24 ноября по дому бродили холодные сквозняки. Нокс неподвижно лежал в постели в присутствии своей жены, врача и друзей, которым доверил заботу о своей семье. Прочитали ежедневные молитвы, и Нокс пошевелился.

– Вы слышали молитвы? – спросил врач.

– Молю Бога, чтобы вы и все остальные слышали их так же ясно, как я, и славлю Его за эти небесные звуки.

Потом Нокс улыбнулся и умер.

Мортон возглавил процессию лордов в траурном шествии на похоронах через два дня. Нокса похоронили в новом гробу во дворе собора Святого Жиля.

– Здесь лежит тот, кто никогда не боялся и не чтил никакой плоти, – произнес Мортон, когда гроб опустили в яму.

В своем завещании Нокс обратился «к папистам и неблагодарному миру» и объявил, что «поскольку они не признают меня пастырем, вверяю их на суд Того, Кому ведомы сердца всех людей». Свое земное имущество Нокс завещал членам своей семьи.

В феврале 1573 года Мортон провел отдельные переговоры с Хантли и Гамильтонами, и они в конце концов согласились признать Якова VI королем, а его регентом. Аргайл последовал их примеру. Лишь Мейтленд и Киркалди, которые забаррикадировались в Эдинбургском замке, еще сохраняли верность Марии. Прошло шесть лет после смерти Дарнли, и ее сторонники один за другим бежали из страны, погибали или переходили на другую сторону.

Лорды атаковали замок, но потерпели поражение. В апреле прибыла помощь из Англии: суда встали на якорь в Лейте, и войска с артиллерией под командованием сэра Уильяма Друри, маршала Бервика, высадились на берег. Среди орудий была знаменитая пушка «Семь Сестер», захваченная англичанами в битве при Флоддене, а теперь вернувшаяся в Шотландию вместе с бывшими врагами.

После неудачной попытки подкопа и минирования замок подвергся круглосуточному обстрелу с пяти разных позиций. Слабость цитадели заключалась в ее снабжении водой, и осаждающие перекрыли один источник с помощью известки, перемешанной с соломой. Но второй колодец удалось завалить лишь после мощного обстрела башни Давида и обрушения примыкающей стены. Тем не менее защитники продолжали сражаться, пока англичане не захватили внешние укрепления, защищавшие пологий восточный подход к замку.

– Сдавайтесь! – прокричал Друри, стоявший на укреплениях. – Если вы сдадитесь, то всех защитников отпустят с миром, кроме Мейтленда и Киркалди. Я хочу поговорить с ними!

Киркалди появился на осыпи вокруг бастиона.

– Какие условия вы предлагаете? – крикнул он.

– Почетный плен. Сдавайтесь, и вам не причинят вреда.

После нескольких часов переговоров Киркалди согласился и попытался встретиться с Друри, но не смог пройти через ворота замка, заваленные камнями после обстрела. Ему пришлось спуститься по стене на веревке.

– Нокс предрек, что он будет извергнут из замка, но не через ворота, а через стену, – прошептал один из зрителей.

Мейтленд, оставшийся в замке, с трудом добрался до окна и увидел, что произошло. Люди Друри схватили Киркалди и грубо поволокли его прочь, несмотря на обещания.

– Лжецы, – прошептал он. – В этих «людях Божьих» нет ни грамма правды.

Он мог бы посмеяться, но у него не осталось сил. Последние несколько месяцев он страдал от прогрессирующего паралича и едва держался на ногах.

– Двадцать девятое мая. Теперь я могу сказать: «Прощай, мир».

Он заранее подготовился и теперь осторожно извлек флакон из ящика шкафа.

«Прости меня, дражайшая жена». Их брак был коротким, но тяжким испытанием для ее терпения и верности; это была далеко не та жизнь, которую он надеялся подарить ей.

«Я хотел показать тебе мир, каким он был раньше, когда все были молоды, пели и танцевали, – подумал он. – Я хотел заботиться о тебе и лелеять тебя. Но я не хотел готовить тебя к этому – к убийствам, бегству и телесной немощи».

Он медленно вылил в бокал содержимое флакона, стараясь держать руку как можно тверже, чтобы не пролить ни капли. Жидкость – яд жабы, полученный путем дистиллирования слизи жаб, отравленных мышьяком, обещала смерть через несколько часов.

Смерть в чаше. Противоположность амброзии, которую смертные пили на горе Олимп и становились бессмертными.

«Почему мы можем изготовить себе чашу смерти, но не чашу жизни?» – подумал Мейтленд.

Он опустился на стул и глубоко задышал. Внизу он слышал крики и топот. Скоро они ворвутся сюда. Нужно сделать это. Он крепче сжал бокал и закрыл глаза.

«Ты медлишь, – сказал он себе. – Если ты хочешь быть хозяином своей судьбы, тогда выпей. Если ты хочешь, чтобы они распоряжались твоей судьбой, не делай этого».

Он поднес бокал к губам и проглотил горькую вязкую жидкость. Она обожгла ему горло и пищевод.