Вмешивается он, Симон.

– Но он любит книги. Вы же сами наверняка видели. Он везде носит с собой «Дона Кихота».

– Он держится за эту книгу, потому что в ней картинки, – отвечает сеньор Леон. – В целом это не очень хорошая практика – учиться читать по книгам с картинками. Картинки отвлекают ум от слов. А «Дон Кихот» – чего бы о ней ни говорили, – не книга для начинающих читателей. Разговорный испанский у Давида неплох, но читать он не умеет. Он даже буквы алфавита назвать не может. Никогда не попадался мне такой чрезвычайный случай. Я бы предложил пригласить специалиста, терапевта. У меня такое ощущение – и мои коллеги, с кем я советовался, разделяют его, – что тут может иметь место нарушение.

– Нарушение?

– Специфическое нарушение, связанное с обращением с символами. С обработкой слов и чисел. Он не умеет читать. Он не умеет писать. Он не умеет считать.

– Дома он читает и пишет. Он этим занимается ежедневно по многу часов. Он поглощен чтением и письмом. И он может досчитать до тысячи, до миллиона.

Сеньор Леон впервые за весь разговор улыбается.

– Называть какие угодно числа он может, да, но в неправильном порядке. А его пометки карандашом вы, конечно, можете именовать письмом, и он их может именовать письмом, однако это не письмо в общем понимании. Вероятно, в них есть некий внутренний смысл, об этом я судить не могу. Вероятно, имеют. Вероятно, они указывают на художественный талант. И это вторая и более приятная причина, по которой ему стоит встретиться со специалистом. Давид – интересный ребенок. Жалко будет запустить его. Специалист сможет сказать нам, есть ли некий общий фактор, определяющий, с одной стороны, его нарушения, а с другой – его изобретательность.

Звонок. Сеньор Леон вынимает из кармана блокнот, чиркает в нем что-то, вырывает страницу.

– Это имя специалиста, которого я вам предлагаю, можете ее навестить. Позвоните и назначьте встречу. Меж тем мы с Давидом продолжим стараться. Спасибо, что пришли пообщаться. Уверен, все к лучшему.

Он находит Элену, рассказывает о встрече.

– Ты знаешь этого сеньора Леона? – спрашивает он. – Он был у Фиделя учителем? Мне в его жалобы трудно поверить. Что Давид, например, непослушный. Он бывает несколько своенравным, но не непослушным, по моему опыту.

Элена не отвечает, а призывает к ним Фиделя.

– Фидель, дорогой, расскажи нам о сеньоре Леоне. Они с Давидом, похоже, не ладят, и Симон переживает.

– Сеньор Леон нормальный, – говорит Фидель. – Строгий.

– Он строг к детям, которые кричат с места?

– Ну да.

– Почему, как ты считаешь, Давид с ним не ладит?

– Не знаю. Давид говорит всякое дикое. Может, сеньору Леону не нравится.

– Дикое? Это что же?

– Не знаю… На игровой площадке такое говорит. Все думают, что он псих, даже старшие ребята.

– Но что именно он говорит дикого?

– Что он может делать так, чтобы люди исчезали. Что сам умеет исчезать. Говорит, что везде вулканы, но нам их не видно, только ему.

– Вулканы?

– Не большие, а маленькие такие. Такие, что никто их не видит.

– Может, он своими историями пугает других детей?

– Не знаю. Он говорит, что будет фокусником.

– Это он давно говорит. Он мне говорил, что вы с ним будете выступать в цирке. Он будет показывать фокусы, а ты станешь клоуном.

Фидель и его мать переглядываются.

– Фидель собирается стать музыкантом, а не фокусником и не клоуном, – говорит Элена. – Фидель, ты когда-нибудь говорил Давиду, что станешь клоуном?

– Нет, – говорит Фидель и неловко переминается на месте.

Разговор с психологом происходит на территории школы. Их приглашают в ярко освещенную, почти стерильную комнату, где проводит консультации сеньора Очоа.

– Доброе утро, – говорит она, улыбаясь и протягивая руку для пожатия. – Вы родители Давида. Я знакома с вашим сыном. Мы долго с ним разговаривали – и не раз. До чего интересный молодой человек!

– Прежде чем перейти к делу, – перебивает ее он, – позвольте прояснить, кто я. Хотя я давно знаю Давида и когда-то был ему своего рода опекуном, я ему не отец. Однако…

Сеньора Очоа вскидывает руку.

– Я знаю. Давид рассказал мне. Давид говорит, что он своего настоящего отца никогда не видел. Он также говорит, – тут она поворачивается к Инес, – что вы ему не настоящая мать. Давайте прежде всего обсудим эти его убеждения. Потому что, хоть здесь могут быть задействованы и органические факторы, – дислексия, к примеру, – у меня есть предположение, что беспокойное поведение Давида в классе происходит от невнятной для ребенка семейной ситуации, от неопределенности, кто он и откуда взялся.

Они с Инес переглядываются.

– Вы произнесли слово «настоящий», – говорит он. – Вы утверждаете, что мы не истинные мать и отец. Что именно вы подразумеваете под настоящим? Разумеется, есть такое понятие как переоценивание биологического.

Сеньора Очоа поджимает губы, качает головой.

– Давайте не слишком вдаваться в теорию. Лучше сосредоточимся на опыте и понимании настоящего у Давида. Настоящее, предположила бы я, – то, чего Давиду не хватает в жизни. Опыт недостатка настоящего включает и отсутствие настоящих родителей. У Давида нет в жизни якоря. Отсюда и его уход в мир фантазий, где он чувствует себя более полновластно.