Еще босой, старшина прибавил в репродукторе громкость, и кубрик заполнил голос московского диктора. Совинформбюро сообщало о провале гитлеровских планов под Сталинградом: уже разгромлено полностью тридцать шесть дивизий противника, из их числа шесть танковых полегли в степях крупповскими костьми. В конце сводки диктор сказал: вступила в строй третья очередь Московского метрополитена.

– Здорово! – торжествовали москвичи. – Москва-то строится…

Савка, стеля койку, спросил Баранова:

– Джек, тебе в Москву хочется?

– А чего я там не видел, кроме Клавочки? Москва от меня не убежит. Главное сейчас – подводные лодки. Без них мне – труба!..

Год начался великолепно; что ни день, то новое сообщение: второго января отбиты у врага Великие Луки, третьего – Моздок, четвертого – Нальчик, а пятого – взяли Цымлянскую и Прохладный. Шестого января в кубрик ворвался до предела взволнованный Игорь Московский:

– Слушайте, братцы! Я сейчас такое узнал, что даже сомневаюсь – верить или не верить?

– А что опять случилось?

Старшой класса пожался в дверях:

– Да ведь скажу вам, так вы меня поколотите.

– Выкладывай, что унюхал. Примем с миром.

– Погоны у нас вводят… Погоны!

Долго молчали, потом Артюхов сказал Игорю:

– Перекрестись, бобик… Какие еще там погоны?

– Ей-ей. Слышал, как лейтенант говорил об этом.

Джек Баранов был явно растерян – даже поглупел:

– Да как же так? В кино, бывало, конники кричали: «Бей белопогонников!» А теперь… Ничего не понимаю.

Финикин тоже не отказался от дискуссии:

– Так то белые, а нам нашьют красные.

На него заорали изо всех углов:

– Иди ты! Какие красные… на флоте-то!

– Это не пойдет! Уж тогда синие… или белые.

Посидели и подумали. Коля Поскочин сказал:

– Не знаю, как вам, а мне это нравится. Честно скажу, все у нас есть, а вот на плечах всегда чего-то не хватало.

– Вообще-то, конечно, правильно, – поддержал его Артюхов. – Разве можно представить себе Нахимова или Макарова без погон? Вон развешаны у нас по кубрику их портреты… Что тут позорного? Все армии мира носят погоны, и нам, русским, они тоже к лицу!

Скоро им зачитали приказ: для поднятия воинской дисциплины и выправки, ради большей авторитетности советского воина в соответствии с Указом Президиума Верховного Совета СССР ввести ношение погонных знаков отличия. «Надевая традиционное отличие – погоны в дни великих победоносных боев против полчищ немецких захватчиков, Красная Армия и Военно-Морской Флот тем самым подчеркивают, что они являются преемниками и продолжателями славных дел русской армии и флота, чьи подвиги нашли признание всего мира…»

– Вопросы есть? – спросил Кравцов, закончив чтение.

Был ясный морозный денек, вовсю наяривало солнце.

– Есть! Когда наденем погоны?

– Без погон не останетесь. Что положено, то положено.

– А что напишут на юнговских погонах?

– Тоже не советую волноваться: что-нибудь придумают.

– Какие там погоны! Нам еще и ленточек не выдали…

– Ты же в шапке стоишь, – отвечал Кравцов. – Зачем тебе на ушанку ленточка? Подожди лета, а сейчас не теряй хладнокровия… Товарищи юнги, – призвал роту лейтенант, – прошу ответить на этот указ новым подъемом в учебе и особенно – в дисциплине…

Только все разошлись, как из тамбура раздался голос:

– Идите скорее смотреть! Там боцмана насмерть бьются.

Все кинулись в землянку боцманов, над входом в которую висела броская надпись: «ЛУЧШИЙ КУБРИК ПО ПОКАЗАТЕЛЯМ ПОРЯДКА И ДИСЦИПЛИНЫ». Словно подтверждая эту широковещательную вывеску, Мишка Здыбнев давал прикурить Витьке Синякову. Парни они оба здоровущие, кулаки у них крепкие – по кубрику летали лавки, кровать старшины грохнулась в сторону… Бились!

Один боцман держал кошку, чтобы кисоньку в драке не помяли.

– За что они так? – спросил его Савка.

– Точно и сам не знаю, – ответил тот, гладя кошку. – Но оба они курящие. Думаю, не из-за махры ли сцепились?

Два парня бились зверски – кулаки их работали, словно шатуны в паровой машине. Хрясть да хрясть! Кто-то из юнг кричал:

– Эй, не пора ли кончать? Побаловались – и хватит!

Другие на это возражали:

– Погоди ты! Пускай Витьке хотя бы нокдаун сделают…

Обрушив вешалку с шинелями, Синяков треснулся на идеально чистую «палубу», пахнущую мылом, содой и хвоей. Здыбнев сказал: