Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero.ru

Прошло очень много-много дней, похожих друг на друга, как кучка новорождённых хомяков в одном помёте. Конечно, если хорошенечко повспоминать, то вполне можно было найти и какие-то различия.

А этой зимой снег лежал целых четыре дня вместо двух обычных! Поэтому, если пролезть через выломанные решётки ворот стадиона, получалось кататься на санках по спуску и тормозить пяткой!

Ага! Поэтому у тебя вся обувь в таком виде, и Сёмочка заболел из-за того, что ел снег и простудился! А ты, старшая сестра, даже не видела, что он делает.

Или:

Той осенью мне подмышкой на живую ужасно больно вскрывали нарыв…

Не «нарыв», а «сучье вымя»! Диагноза «нарыв» нету! Да! Это когда ты почти неделю школы пропустила и потом не могла «догнать»? Они ушли вперёд, а ты сидела и глазами хлопала! Вот так за бортом и остаются!

В целом жизнь протекала очень странно. Казалось, что Аделаида живёт только дома, а где бы она не находилась, что бы не делала, мысль о маме и доме должна перекрывала всё. И она перекрывала. То есть – то, что вокруг – несерьёзно и временно, а мама и дом – вечно. Внешний мир – это как бы необходимое короткое общение, истинная же ценность, «начало всех начал», точка отсчёта, пуп Земли, конечный порт прибытия – это их семья и квартира. Где бы Аделаида не находилась, что бы она не делала, она обязана была думать исключительно о доме и своей семье, о том, что мама дома волнуется и может «разнервничаться». А если она «разнервничается», то ей может стать «плохо» или «очень плохо», и мама на самом деле умрёт. Сидя у кого-нибудь из одноклассников на Дне рождения, она постоянно смотрела на часы, чтоб не опоздать вовремя вернуться; если шла на школьное мероприятие, тоже надо было заканчивать как можно быстрее. А уж о том, что после сбора металлолома можно посидеть с подружками в школьном дворе и просто поболтать, не могло быть и речи! Всё это очень мешало жить. Даже школьные экскурсии не спасали, потому что Аделаида знала – как только они вернутся обратно, мама тут же будет звонить учителям и спрашивать, как она «себя вела». Аделаида вставала и ложилась с постоянным ощущением, что за ней кто-то подсматривает, как в плохом шпионском фильме, кто-то старается заглядывает ей в мозги, хочет прочесть её мысли. Она не могла остаться наедине сама с собой ни на секунду. И папа с мамой поддерживали в ней это ощущение «подсматривания» за её внутренними органами и тотального контроля с их стороны за своим поведением.

Все равно ми всэгда узнаём! – любил говорить папа. – Патаму ничово, ничово от нас ти скриват нэ можеш!

Аделаида верила. Она считала, что это действительно так. И так должно быть. Потому что мама и папа – очень хорошие родители, они за ней всё время смотрят, они её вырастили, они, как говорит мама, для неё «в лепёшку расшибаются», значит – она принадлежит им. Аделаида всё это, конечно, и знала, и понимала, и была очень благодарна своим родителям, которые, вот например, на той неделе купили ей куртку. Правда, совсем не такую, как она просила. Она просила простую, просто чтоб была красивее, чем пальто. А мама купила в очереди голубую финскую, которая, когда Аделаида застёгивала на животе, старалась сесть в нужном месте на талию. Но, за полным отсутствием таковой, скользила и поднималась вверх, от чего плечи топорщились и становились похожими на настоящую бурку. Если расстегнуть, то плечи опускались на место, но было холодно. Мама была очень довольна своей покупкой, и предупредила, что куртка финской марки «Лухта» очень дорогая, стоит пол её зарплаты, поэтому Аделаида в школу её носить не будет, потому что учителя невесть что подумают, увидев её в столь «шикарном наряде». Они могут начать Аделаиде «завидовать» и из «вредности» не ставить хорошие оценки.

Это, – сказала мама, – если пойти куда-нибудь в приличное общество. К кому-нибудь на День рожденья…

Где же взять за всю зиму столько Дней рождения, чтоб хоть чуть поносить куртку?! У них в классе тридцать человек, и у половины Дни рождения летом, когда у всех каникулы!

Конечно же, всё было понятно, мама была абсолютно права. Она, как все родители, желала своим детям «только добра» и, как она говорила:

Ну, я же лучше знаю, не правда?

Да, мама всегда всё знала лучше. Только… только это было всё как-то… как-то так… Аделаида даже не смогла бы объяснить, как. И вовсе не потому, что мама могла за провинность наказать, нет, как-то… неспокойно всё время, что ли…

Ещё мама зачем-то дала Аделаиде прочесть рассказ Чехова «Нянька Варька». Аделаида очень любила читать рассказы и очень любила самого Чехова. Рассказы она выбирала по понравившемуся названию. Много их было – разных и замечательных. Про «Няньку Варьку» она читать не хотела. Не интересна ей была «спэрва нанка, а патом лалка». (сперва нянька, а потом лялька.) Всё, что касалось слова «нанка» (нянька), она вообще ненавидела.

Мама сама открыла ей страницу и ткнула в неё пальцем:

На! Читай! – сказала она. – Видишь, чем может закончиться, когда человека каждый день, каждый Божий день мучают!

Аделаида прочла. Она прочла про несчастную девочку, которую отдали в «люди», и которая весь день работала, а как стемнеет и до утра должна была смотреть за хозяйским младенцем. Хозяйский младенец никак не хотел засыпать, постоянно плакал, и нянька Варька тоже не смыкала глаз. Так вот эта девочка поняла, что причина всех её бед – ребёнок. Точнее, она, наверное, сошла с ума и потому так подумала. Как только она «поняла», что младенец «портит ей жизнь», ей сразу стало «легче» и она, решив «освободиться» и навсегда избавиться от такой проблемы, хотела изменить свою жизнь к лучшему. Она ночью придушила этого ребёнка прямо в люльке, когда тот спал, как врага, пьющего из неё кровь и не дающего ей быть счастливой!

Почему мама выбрала для неё именно этот рассказ Антона Павловича? Что именно Аделаида должна была понять? Какой «вывод» для себя сделать? Что нельзя человека столько «мучить», а то удушит, что ли? Ну, так там был чужой младенчик, хозяйский, а тут родная мама, не нянька Варька, да и она, Аделаида, – не младенчик. Хотя, задуматься, именно у Аделаиды мама не идёт из головы! И какие те были ужасные мысли, когда она представляла себе палку, которой папа ей советовал стукнуть маму. Как он говорит? «Зачэм так кажди дэн мучаэш нешасную женщину?! Палку вазми, адин раз па галаве бей – канчай!» Сколько раз она завидовала девчонкам со двора, мамы которых вообще не работали, а сидели дома, потому что не были учительницами. Так и папы в школу по вторникам не ходили, и не «разговаривали» с «учитэлниций», потому что они не боялись, что их дети «опозорят». А её мама и папа всё время «боятся», но так и у Аделаиды от них скоро припадки начнутся!

Какая стыдоба! Всё это стыдные и отвратительные мысли! Хорошо, что мама с папой действительно не могут знать «всэ» (всего), что она думает!

Однажды Аделаида после очередного «приступа» маминой «болезни» вдруг подумала, как было бы хорошо, если бы с мамой действительно что-то случилось! Ну, она бы умерла не от сердца и высокого давления, а то правда бы стали говорить, что это из-за неё, из-за непутевой дочери, и что Аделаида – убийца. Вот если бы мама попала под машину… Но и тут мама как бы заглянула к ней в черепную коробку, и словно угадав мысли, равнодушным голосом предупредила: