– Хочешь по лестницам, или напрямик? – в тебе вдруг проснулся дух путешественника.

– Напрямик, конечно!

– Так там ведь заросли!

– Ну, и что?! Зато как красиво! Я так люблю такие скалы, мох там всякий. Он называется «кукушкины слёзы». И вон те штуки мне нравятся, коробочки такие коричневые, на кустах которые. Они осенью, между прочим, оранжевого цвета, они ещё с осени остались. Здесь всё мне нравится!

Мне казалось, я двигаюсь удивительно легко и плавно, кошачья гибкость появилась в походке, в движении рук. Мне казалось – я не иду, я лечу по воздуху. Так умеют ходить только балерины и женщины, которые больше не принадлежат сами себе. Я старалась блистать остроумием и эрудицией, вспоминала всё, на что хватало моих санитарочьих мозгов.

– Пошли, если ты так хочешь! Обувь, правда вымажем…

– Да, ладно! Зато какие здесь запахи. Я, конечно, люблю клумбы с нарциссами, но эти камни – совсем другое! Можно даже представить себе, что ты вовсе не в Большом Городе, а где-то в настоящем дремучем лесу, идёшь себе, дорогу потерял, плутаешь…

Тут выходишь на смотровую площадку…

Разворачиваешься и снова заходишь, где был!

Выросла ты, Аделаида, а ума не набралась!

Так он мне и не нужен, – вяло повожу плечом я и шагаю с каменной лестницы на сочную, торчащую как зелёные спагетти, траву.

Стой! Куда пошла вперёд! – Ты схватил меня за пустой рукав жакета. – Не лезь! Ещё поскользнёшься! Давай, я пройду вперёд и подам тебе руку.

Я сама могу! Что я, по горам не ходила?! Вот когда я была в пионерском лагере в Новом Афоне, мы там ходили в гору в один монастырь. Там… – нога моя действительно поехала на влажном, скользком как масло мху. Я, взвизгнув, выгнулась, и поймала тебя за руку.

На секунду, на мгновенье, на миг я прижалась к тебе! Время остановилось. Я почувствовала в себе страстное желание, захлестнувшую всё моё существо. Всё тело пронзала слабость, ноги подкашивались, отказываясь держать, и я поняла, что ещё мгновенье и я сейчас улечу в пропасть! Мне показалось, или ты обнял меня? Обнял, чтоб я не растянулась на земле, или обнял, потому что?..

Всё это длилось не дольше взмаха ресниц.

Ого! Чуть не грохнулась! – Я отстранилась от тебя, отряхнула юбку. – Ладно, пойду сзади.

Сердце моё трепетало. Кровь прилила к щекам. Они загорелись. Ты снова протянул мне руку, и мои ледяные пальцы надёжно легли в твою нежную, тёплую ладонь. Может быть, именно тебе нужно подарить ночное звёздное небо, которое мне показал деда? То самое, которое надо отдать тому, кого полюбишь «больше жизни»? Сердце разрывалось на миллион маленьких сердечек, и они стучали каждое в отдельности по всему телу – в груди, в ногах, в кончиках пальцев. Хотелось продлить это до бесконечности, но я знала – до бесконечности нельзя, я задыхаюсь… Тело стало каким-то странно подвижным и гибким, готововым выполнить любую команду. Каждая мышца жила отдельной жизнью. Они натянулись как струны, прислушиваясь к малейшим командам. Я чёрная пантера, готовая к прыжку. Только… только очень неприятно, что грудь как-то набухла и соски противно выставились вперёд. Я всеми силами пыталась их прикрыть то ремешком от сумки, то свободной рукой. Это стыдно и вообще ужасно! И ещё они вдруг стали очень чувствительными. От прикосновения к одежде было щекотно и больно одновременно. «Точно беременная!» – безразлично подумала тогда я. Мы всё спускались и спускались по крутому склону горы, как будто специально выбирая дорогу сквозь заросли ежевики, хотя их вполне можно было обойти.

Вот и она – канатная дорога. Лёгкий весенний ветерок покачивает красный кругленький вагончик. Он совсем пуст. Пока не сезон. Ты задумчив, тебе предстоит посещение «казенного дома»; я принципиально молчу и, забыв о том, что боюсь высоты, нагло смотрю на проплывающие внизу кроны деревьев. «Хоть бы эта дорога не кончалась! Хоть бы этот вагончик сорвался и упал вниз, чтоб мы разбились вместе и больше никогда не разлучались! Господи! Сейчас всё закончится, и мы пойдём по домам! Это бесчеловечно, Господи!».

Снижаясь, вагончик сбросил и без того слабенькую скорость. Он плавно вошёл меж двух посадочных площадок и остановился, чуть подрагивая и стукаясь о доски деревянного настила.

– Возьмём такси? – спросил ты, словно торопил время.

– Лучше на метро. И дешевле и быстрее. Мне уже домой надо!

В ОВИРе что-то не срослось, тебе велели прийти через два дня. Мы поехали на автовокзал. Людей в троллейбусе много, в такой час пик они обычно возвращаются с работы. Всю дорогу мы с тобой молчали, словно все слова остались там, на верхушке горы, словно выплеснулось всё, что должно было выплеснуться. Слова исчезли, остался только язык тела. Ты, наверное, думал о бумажной волоките, о своей поездке в Грецию. Я – старалсь думать не о тебе, а о дурацкой лягушке, которую утром нынешнего дня приобрела за семь рублей пятьдесят копеек…

Билетных касс здесь нет. Кондукторов тоже. Пассажиры междугороднего автобуса выходили все в одну, в первую дверь и «обилечивались» водителем на выходе. Поэтому сидеть в автобусе сможет только тот, кто залез одним из первых. Все бросаются к автобусу, прижимая к груди котомки, баулы, чемоданы, просто мешки, бегут за ним до полной его остановки, цепляясь зубами, руками, ногтями за выступающие участки автобусной жести, пытаясь проникнуть внутрь даже при закрытых дверях.

Человеческая волна нас прижала друг к другу так, что мне было стыдно поднять лицо. «Да в таком автобусе и забеременеть не грех! – сидиотничала я. – Вот только не разберёшь, от кого!»

Старый «Лазик» с тоскливым завыванием тронулся, перекошенный на правый бок, как всегда, тщательно озонируя воздух в салоне выхлопными газами. Когда въехали на трассу, он разогнался изо всех своих сил, и в окна ворвался свежий ветер. Пассажиры повеселели. На остановках выходили и входили желающие уехать. Двери уже не закрывались, и мужики, развеселившиеся до предела, висели из открытых дверей автобуса как кисти спелого отборного винограда. Они весело перекликались друг с другом, громко хохотали и ухитрялись рассказывать анекдоты.