Эфи уронила зонт.

Адель от неожиданности чуть не уронила себя всю.

Это было так внезапно! Когда она маленькой подглядывала в морг и ходила в гости в Владимиру Ивановичу в прозектуру, там много чего было, в сто раз побольше, чем тут. Но то были органы мёртвых людей, которых вскрывали не для развлечения, а чтоб установить причину смерти. Но чтоб вот так… просто ради интереса… в трёхлитровых банках из-под абрикосового компота!..

Доктор в задумчивости пожевал усами:

– Знаешь, сколько этой коллекции лет? Я собираю удалённые мною зубы и храню их в формалине ещё с институтской скамьи! Смотрите, сколько я уже насобирал!

Адельку замутило. Она вдруг представила, как окулист собирает глаза, гинеколог – эмбрионы, а уролог – стыдно сказать, что.

– Ну, как? Тебе нравится?

– Безумно!

– Так когда ты можешь начать работу?

– Да, вот как только дома с мужем посоветуюсь, так тут же и начну! – она стала носком туфли ковырять невидимые дефекты плитки на полу.

Совершенно ненужное напоминание о муже, казалось, несколько разочаровало эффектного доктора. Он было недоумённо поднял брови, но вид удалённых человеческих зубов в банках снова притянул его взгляд, и он забыл о посетительницах, залюбовавшись игрой их цвета.

– Пошли-и-и! – Эфи прижимала ко рту носовой платок, абсолютно недвусмысленно давая ей понять: ещё минута и я выложу вам содержимое моего желудка.

Следующий доктор, обещавший дать работу «профессиональной санитарке с большим жизненным стажем», снимал замечательное помещение в самом центре города. Эфи наотрез отказалась идти с Адель даже до автобусной остановки, боясь, что та её обманом заволочёт ещё к какому-нибудь не совсем адекватному специалисту. Вот и зря! В уютном белом кабинете звучала тихая, светлая музыка и пахло лавандой. «Слава Богу! – подумала Аделаида. – Ну не может же маньяк слушать Баха?»

– Добрый день! – красивый мужской голос заставил её обернуться. – Меня зовут Анастасиос! Но для тебя, голубка, я буду просто Тасо!

Перед Адель стоял премиленький старичок, только чрезмерно худенький, немного жёлтенький и маленький. «О! Тут ещё и дедок есть!.. – обрадовалась она. – А где ж тот, который со мной здоровался приятным тенором? А-а-а! Это, по всей видимости – ихний папа! Откуда ж сам Тасо со мной разговаривал? Ой, не могу! Прямо как в „Волшебнике Изумрудного города“! Голос есть, а чей – не видно!» – она попыталась заглянуть за спину старичка, чтоб наконец увидеть воочию обладателя такого приятного голоса, которому нужны уборщицы в кабинет. Старичок тоже удивлённо обернулся и посмотрел себе за спину.

– Ты чего? – удивился он бархатным сопрано. – Да! Там ещё есть комната! – по-своему истолковав взгляд Аделаиды, сказал он. – Комната отдыха… Типа спальни, что ли… ну, ты садись, садись! – воскликнул он, плавным жестом указывая на внушительный кожаный диван.

Адель всем ливером внезапно догадалась, что это не папа! Что она здесь совершенно одна, а обладатель этого красивого тембра – вот он! Весь! Этот самый седой сморчок, мелко примостившийся рядом с ней на пушистую накидку дивана. Он, поёрзывая от нетерпения, придвинулся почти вплотную. Доктор, видно, был уверен, что если кто-то пришёл к нему в поисках работы, и этот «кто-то» приезжий, посему особенно нуждается в деньгах, то шансы на успех его, как самца, безумно велики! Ведь зачем приезжают в Грецию? Чтоб заработать деньги! Они так и говорят: «лефта!». Стало быть, какая бабе разница – как она её заработает?

Что бы ни произошло, хотя ничего не могло произойти, Адель и дедушка были в совершенно разных весовых категориях, но она бы ни за что на свете не смогла бы рассказать об этом Лёше!

– А зачем ты туда пошла?! – кричал бы он. Он бы ни за что не смог простить и забыть то, что произошло, он бы её бросил.

«Почти как в своё время мама с папой… – с тоской думала Аделаида, – и они бы меня из дому выгнали за то, что я опозорила их «семью», – она вдруг совершенно некстати вспомнила, как впервые поцеловалась с Лёшкой и потом страдала весь инкубационный период, что заболела сифилисом, и что скоро это «ожерелье Венеры» на шее станет заметно невооружённым глазом, и она уйдёт из дому навсегда, оставив маме с папой записку. И будет спать, как бродячая кошка, на крышке канализационного люка, мама умрёт от «душевных мучений», а папа, как говорит мама – через неделю женится на другой! Стало очень грустно.

С замужеством, оказывается, ничего не меняется. Это очень похоже на закон сохранения вещества, открытый в своё время великим Ломоносовым: «Количество вещества, вступающего в химическую реакцию, неизменно. Если где в одном месте вещества убавится, то в другом непременно присовокупится». Вот и мамы с папой «поубавилось», зато Алексея «присовокупилось». А результат один – никто не «простит», никто не «поймёт», не пожалеет, не защитит, не выручит, не спасёт, не поможет пережить. Не… не… не… везде одни «не»… Замужество, как оказалось, не отменяет никаких законов и не создаёт новых. Всё осталось на своих метах. И наоборот – там, в Городе, казалось, что Лёша совсем не такой как все. Одно только то, что он её провожал, потом по дороге поцеловал, потом этот Новый год на «спасалке» с милицией, а он как порядочный человек на ней женился! Он ведь не бросил её, не сказал, что она – «испорченная и гулящая». Женился при том, что этого никто из его родственников не хотел! У него до сих пор проблемы с братом.

Успокаивало, что Адель намного выше и толще деда. Она даже испугалась – не придавить бы его во время бурных объяснений… Он сел ещё ближе и нежно взял в ладони её руку, всем своим видом демонстрируя, что вообще не собирается её отпускать.

– А сколько тебе лет, пышечка моя? – Сморчок как бы в шутку попытался пощекотать Адельке то место, где обычно бывают рёбра. Он явно воспылал страстными чувствами с первого взгляда и, видимо, надеялся возбудить в ней ответные.

– Чаровница моя! – Взвизгнул он с придыханьем. – Тебя мне послал Бог! Послал и освятил твою дорогу!