Шрифт:
Обнимаем вас и целуем. Храни вас Господь. Ваши Вася и Майя
Белла Ахмадулина – Василию и Майе Аксеновым
Март 1981 (?) г.
Родные Вася и Майя!
Помню, на чем остановилась давным-давно: у меня есть огромное письмо к вам, переогромное – и пришлю. Так и было, но, вернувшись из гостей, я так его переогромнила, что утром осерчала и порвала. Помню, что последнее упоминание о «Каталоге» несколько было небрежно – я тогда еще не читала его, затем прочла и всем пяти авторам предъявила мой совершенный привет (Пригов [362] и Харитонов [363] были для меня внове).
362
Дмитрий Александрович Пригов (1940–2007) – поэт, художник, скульптор.
363
Евгений Владимирович Харитонов (1941–1981) – поэт, прозаик, драматург, режиссер. При жизни его произведения практически не публиковались.
Сейчас – в некотором смятении: Боря предупредил, что приедет Пик, и я тороплюсь. Столько всего – к вам, главное же – непрестанной нежности и тоски. Как часто, сильно и томительно вы мне снитесь! И всегда – не просто, со значением, в которое потом с печалью вникает дневная душа. И в каждом сне – ощущение вашего соучастия, действенной взаимности, простертости в мою сторону – спасибо. Спасибо и за «Континент», за Васькино замечательное интервью.
Все же, наспех, по порядку. По добрососедству моему я близко участвовала в бедном завершении жизни Вергасова [364] : в больнице и во всем, что потом.
364
Илья Захарович Вергасов (1914–1981) – писатель, ветеран Великой Отечественной войны, дача Вергасовых в Переделкино соседствовала с домом Б. Ахмадулиной и Б. Мессерера.
На скромных поминках сидела рядом с его братом, учителем с Кубани, он сетовал, что – не пышно, без начальства. Вдруг – начальник входит. Я отпрянула на другой конец стола, он покосился на Липкина и Лиснянскую, имеющих с покойным свою какую-то связь.
В своем кратком скорбном слове начальник этот перечисляет все трудности нашего международного положения, предостерегает о беспечности к польской опасности.
Я: Послушайте, ваша Кузнецов [365] – фамилия?
365
Феликс Феодосьевич Кузнецов (р.1931) – руководитель Московского Союза писателей, инициатор преследования участников альманаха «Метрополь».
Он: Вы же знаете.
Я: Меня с вами прежде никто не знакомил, а теперь – поздно.
Он: Вы – женщина, и вам прощается.
Я: Никогда не заметно было, чтоб вы, уничтожая и сажая, считались с полом.
И – так далее.
Я: Здесь – поминки, вы не заметили? Здесь люди собрались. А вы – нелюдь, нечисть – и делать вам здесь нечего. (Сама – в ужасе: дом не мой и поминки не мои.)
За его спиной девка Люська (оказалось – жена его) делает мне знаки.
Все это (может, вы уже знаете от Инны) затем описываю, что до сих пор не понимаю продолжения.
Наутро прибегает Каверин [366] : Беллочка, что именно было (он уже знал от Лиснянской)? Звонили из ЦК (по-моему): что с Беллой? Почему она так нервничает? Мы не считаем ее изгоем, почему она отказалась от публикаций, от телевидения?
Далее – и впрямь, звонит Широков [367] (хороший) из ЛГ: дайте стихи. Я думала, думала, потом дала: про Высоцкого, про Цветаеву и «Сад».
В то время – я плоха была, такая, как в письме про Н. Я.
366
Вениамин Александрович Каверин (1902–1989) – писатель.
367
Виктор Александрович Широков (р. 1945) – поэт, прозаик, литературный критик, старший редактор в «Литературной газете» с 1977 по 1981 г.
(Да, кстати, Борька тогда делал «Лебединое озеро» для Софии. В Болгарию, конечно, не пускали, но он собирался лишь макет и эскизы отправить и деньги получить. Вдруг говорят: вылетайте в Софию, спектакль срывается. Он несколько раз летал и возвращался.)
Сдав макет и эскизы, Боря прилетел и нашел меня – обезумевшей от похорон, девятых и сороковых дней и от жизни.
Как-то его осенило: отправить меня в безвестный и захудалый художнический дом под Тарусой (летом – пионерлагерь, поэтому обитель моя называлась «пионерлагерь „Солнечный“»).
Там, через десять дней мрачности, я начала писать стихи: днем и ночью.
Там же получила «Литгазету»: стихи к Цветаевой и «Сад» (твой).
Я уехала из Тарусы первого апреля: с грустью и с пачкой стихов.
На 3 и 4 были назначены концерты в Риге (общество книголюбов), на стадионе. Звонит устроитель: ЦК запрещает как бы не выступление, но объявление, а про выступление как-то уклончиво говорит. Устроитель Юрис возражает, что они коммерческая организация, надо продать 7 тысяч билетов. С угрозой говорят: разбирайтесь сами. Билеты были проданы – без афиши, и свою тысячу рублей мы получили (это было кстати: в Риге и на побережье начиналась весна, и все вспоминали мы тебя в пустых барах и ресторанах).
Рижане очень ликовали, очень были благосклонны, Юрису – не попало, он все время был страшно испуган и после второго выступления на стадионе жутко напился.
Но дело было в том, что я была уже не та, претило мне стоять на сцене. Хоть стояла я хорошо (публика заметила: никаких посвящений Жене и Андрею), четко, печально.
И все же – ощущение какой-то неправедности, замаранности осталось у меня. Вскоре я опять вернулась в Тарусу, но в стихи было вернуться трудно. (Все же опять много написала за 17 дней.) Правда твоя, Васька, насчет романтического image. Казалось бы, что лучше: читаю огромному бледнолицему залу про Пастернака, Цветаеву, Ахматову и новое – медленное, непонятное.