Я поискал глазами Эльзу, и она, поймав мой взгляд, тотчас подбежала ко мне. Она тоже была возбуждена предстоящим действом. Вероятно, этой доброй девочке хотелось, чтобы и я разделил общий интерес, но ей явно не хватало слов, чтобы толком объяснить мне, в чем тут дело.

— Сейчас потушат свет и папа будет показывать кино…

— Кино? — удивился я безмерно.

— Ну, это наше домашнее кино. Уго все это устроил. Он работал много лет… У го мой старший брат, который сейчас в России.

Из ее сбивчивых объяснений я понял, что речь идет о том, что называлось «волшебный фонарь». У нас дома был такой: показывали сказки Андерсена и братьев Гримм. И мне так ясно представилось, как возникали на белой стене гномы и русалочки, звери и страшилища… И как хорошо было смотреть все это, прижавшись к теплому маминому плечу и нисколько не боясь ни людоеда, ни серого волка… Очень давнее напоминали мне эти приготовления, возня с диапозитивами, со светом…

Но что же будут показывать здесь?

— Это наша семейная хроника, — важно объяснила Эльза. — Вы увидите всех, кто здесь… И еще других, кого уже нет…

— Эльза, выключи свет! — закричал хозяин.

Я с интересом уставился на экран. На нем возник какой-то пейзаж. Диапозитивы оказались отработанными отлично. Краски были сочными, изображения — четкими. По каким-то признакам я догадался, что изображенная местность — это все вокруг «Розенхорста».

Действительно, в следующих кадрах показывался уже дом и прилегающий к нему сад, но все это было как будто освещено солнцем. И дом вроде тот же, и деревья, и поворот улицы, но все — в другой жизни… И я начинал понимать, почему собираются в «Розенхорсте».

Изображения следовали одно за другим неторопливо, размеренно, как, вероятно, текла сама жизнь здесь в то время. То, что они подавались бесперебойно, создавало впечатление движения, как в настоящем кино. Это была хроника недавнего, но еще мирного времени. Диапозитивы отразили, казалось, все стороны жизни семейства Штаубов и их друзей, все значительные для этого узкого круга события: дни рождения, конфирмации, похороны, свадьбы. И повседневность: воскресные аусфлюги «в зелень», завтраки на траве на берегу, — узнал Грюнау по конфигурации озера, — лыжные прогулки… «Это Ризенгебирге», — объяснила Эльза.

Сперва я с восхищением рассматривал картины природы, напомнившие мне рассказы матери, которые я воспринимал в детстве как сказку: о горных озерах, где водится голубовато-розовая форель, о могучей реке Рейне, — мне казалось, что я помню знаменитую «петлю», омывающую скалистые берега, и утес Лорелея на высоте… Потом я стал узнавать фигуры, появившиеся на экране, и особенно интересно было то, что я видел присутствующих здесь, но в их другой, прошлой жизни, где и они представлялись другими: моложе, красивее, беззаботнее.

— Это все Уго. Он ведь большой мастер насчет фотографии, — шептала мне на ухо Эльза. Она доверчиво положила руку на мой рукав, и я чувствовал, как ей хотелось вовлечь и меня в этот волшебный круг возвращения в прошлое. — Сейчас, сейчас вы увидите Уго — это я его снимала!

Крупным планом на фоне зелени, свисающей с козырька над крыльцом, возникло лицо юноши…

Присутствующие взволновались: ведь это был их любимец, а теперь он в России. И кто знает…

Лицо Уго было не то чтобы красиво, но значительно. В широко расставленных глазах его, в полуулыбке, в наклоне головы было нечто заставлявшее думать об этом человеке, возникало желание разгадать его…

И я спросил Эльзу, будут ли еще фотографии самого Уго.

Она с сожалением ответила:

— Нет, ведь это все он сам снимал. И не любил, когда к аппарату прикасались другие… Но если вы хотите…

— Да, Эльза, я очень заинтересовался вашим братом. Он, наверное, хороший человек…

— О!.. — только и могла произнести Эльза. — Вы знаете, Уго прислал нам много фотографий из России. И там вы увидите его тоже. Это очень интересно…

«Из России»! Она ни в коей мере даже не подозревала, насколько мне это интересно!

— Я наклеила их на листы альбома. Очень хорошо получилось! Я принесу их вам показать, — продолжала Эльза азартно нашептывать мне на ухо. — Вы знаете, дядя Бернгард до того, как потерял ногу, был в одной части с Уго…

— А в какой именно?

— Я не знаю, как они называются, эти войска, но это очень трудная служба… — шептала Эльза.

На очередной фотографии я увидел лужайку перед домом того же «Розенхорста». В шезлонге поместилась маленькая женщина, и, если бы Эльза и не поспешила мне объяснить, что это — покойная мама, я бы догадался об этом: у молодой женщины было то же круглое безмятежное лицо, что у дочки, и так же темные волосы рассыпались по плечам.