Шрифт:
Мама вздохнула:
— Не знаю… Право, не знаю…
Она подошла к Мишиной кровати, оперлась о спинку и долго смотрела на Мишу. Миша стал дышать ровно-ровно.
— Спит!.. Много ходил сегодня, устал…
Она нагнулась, поправила на Мише простыню:
— Что ж, Петенька, если ненадолго, я, пожалуй…
— Значит… — начал было папа. Но тут уж Миша не выдержал. Он вскочил, кинулся к папе, к маме и заорал на весь дом:
— Ая всё слышал! А я всё слышал! Ура, ура! А я всё слышал!
Путаясь в простыне, он запрыгал, заплясал, размахивая руками и притопывая босыми пятками.
Глава восьмая
НАЯВУ ИЛИ ВО СНЕ?
Мише не пришлось даже проститься с товарищами. Рано утром под окном загудела машина. Папа перегнулся через подоконник, закричал:
— Сейчас, товарищ водитель! — И обернулся: — Это за нами.
Оба путешественника уже были готовы. У папы в одной руке — чемодан. Через другую руку перекинут серый шуршащий плащ. На левом боку — сумка, на правом — пистолет.
Миша тоже в полной боевой готовности: за спиной — вещевой мешок, с которым он и в лагерь ездил; в кармане длинных синих брюк — неразлучный друг, фонарик; в нагрудном кармане ковбойки — карандаш и новенькая записная книжка.
На первой странице Миша написал:
М. ДЕНИСЬЕВ. ДНЕВНИКИ. 1944 г.
А на второй:
Светить — и никаких гвоздей!
В. Маяковский
Остальные странички пока ещё были чистыми.
Мама долго целовала Мишу:
— Обязательно напиши, как приедешь. А я, когда уеду на зарисовки, я вам напишу.
— Да ты к нам приезжай рисовать, — сказал папа.
— Нет, госпиталь — это я и в Москве могу. Ничего, я вам дам знать… Миша, пиши, на папу не надейся.
— Я тебе каждый день буду писать.
— Посмотрим. А теперь, по обычаю…
Все сели. Миша смотрел то на папу, то па маму. Мама была невесёлая. Видно, не очень-то сладко сейчас у неё на душе.
А папа — ничего. Всё поглаживает бороду и даже, кажется, чуть-чуть улыбается. Он, наверно, сейчас уже думает о своих делах: о госпитале, о раненых…
Вот он встал:
— Пора, Наташенька!
Ещё раз обнялись, ещё разок поцеловались. Мама кончиком широкого рукава вытерла глаза: — Ладно… Ступайте!
Через минуту Миша и папа уже сидели в открытой машине «пикап» и мчались вдоль бульвара.
Так рано Миша, кажется, никогда ещё не был на улице. Непривычно безлюдной была Москва в этот час. Улицы казались гораздо шире, чем днём. К памятнику Пушкину медленно спускался аэростат воздушного заграждения. Его бока серебристо блестели. Казалось, огромная рыбина опускается на дно огромного аквариума.
На углах разноглазые светофоры, не мигая, уставились красным глазом в одну сторону, зелёным — в другую.
Все ещё спали. И только дворники, которые неизвестно когда спят, уже были на боевом посту и подметали и поливали просторный асфальт улицы Горького.
На площади Маяковского Миша попросил остановить машину. Папа постучал водителю.
— Только живо, Миша! Одна нога там, другая здесь!
«Пикап» затормозил. Миша спрыгнул с машины, юркнул в парадное, поднялся на третий этаж и давай трезвонить во все звонки и тарабанить в дверь.
Он переполошил всех жильцов. Сонная Лина, протирая глаза, выскочила в коридор, закутанная в длинный, до полу, шерстяной платок:
— Кто это? Миша, ты? Откуда?
Миша вытянулся и отсалютовал:
— Товарищ вожатый отряда! Рапортую…
Лина перебила его:
— Миша, мы не на линейке! Говори толком, что случилось? Почему ты примчался в такую рань?
— Я улетаю, Линочка…
— «Улетаю»? — Чёрные глаза Лины расширились. — Как улетаешь? Куда улетаешь?… Да который теперь час?
— Половина шестого, — ответил Миша. — Извини, что разбудил. А только я на самом деле улетаю. В Вильнюс, с папой. Мы с Олежкой мостик затеяли построить возле нашего дома. Скажи ему, чтобы без меня, ладно?
Лина, придерживая на груди платок, кивнула головой:
— Передам. Только постой, расскажи подробней, куда ты летишь, зачем?
— С папой, в Литву, — ответил Миша. — Только, Линочка, мне очень некогда.
— Ладно, не буду задерживать. — Лина протянула Мише из-под платка тёплую руку. — Счастливого пути! И помни, Миша, там, где ты будешь, что ты пионер. И не просто пионер, а московский пионер…