- Сталин допустил большую ошибку, что не уничтожил крымских татар всех до единого! Зарыть их всех надо было в землю! В Черном море утопить! – это было откровенным отказом от цивилизованности, и советская власть не могла открыто признаться в сочувственном отношении к таким высказываниям.

После истерических выкриков «бабули» разговор за нашим столиком совсем расстроился. И я понял, что дольше выносить с деланным равнодушием поношение своего народа не намерен, да и девицы, демаскированные высказываниями их единоплеменницы, уже потеряли кураж. Распрощались.

Я шел по тенистой улице, останавливал взгляд на лицах прохожих, присматривался к ним и думал, что за племя заселило нынче Крым? Откуда в них столько бесчеловечности и лжи? Русские? Да нет, не русские, а какая-то интернациональная каста фашиствующих! Как может повернуться язык, чтобы выкрикнуть: татар надо было всех расстрелять! И надо же, заявить, что о татарах «тут давно все забыли», и битый час говорить о них! «Забвение это явно демонстративное, помнят о нас, ежеминутно помнят!
– думал я. – То ли совесть их все же мучает, то ли страх – ведь в наших домах живут, нашим добром пользуются».

Был важный вопрос относительно обнаруживающихся нравов теперешних обитателей Крыма - неужели они от рождения такие злобные и кровожадные? Не может такого быть! Не могут они по сути своей быть безнравственными зверьми, как не были от рождения недочеловеками граждане Германии тридцатых и сороковых годов, аплодировавшие уничтожению евреев, одобряющие порабощение других народов, - и тех, и других сделала такими государственная пропаганда, активно воздействующая на слабые души…

Пожалеть эти заросшие шерстью души надо бы, но я не мог без омерзения вспоминать о выкрике «бабули» в кафе, и не жалость возникала в моей душе, а гадливость.

Вернемся к Февзи, повествование о котором у нас и так уж несколько отстает. Впрочем, ему жаловаться особенно не на что, живет в полном достатке у себя на родине. Вот и в Узбекистане побывал, там ему невесту найти обещали. Между прочим, только сама тетушка Мафузе знала, что живет Февзи в Крыму, а она хоть и любит поговорить, как все женщины, но тайну хранить умеет. Тайну же эту надо хранить, потому что сами понимаете…

Подходила к концу еще одна зима, самое тоскливое время. Февзи в тот день вернулся из гаража в свое жилище около трех пополудни - надо было заняться кое-чем по хозяйству. Кирпичная печь еще не остыла, и грустный одинокий парень, несмотря на явно испортившуюся погоду, решил не растапливать ее, а согреть вчерашний суп на керогазе. Перекусив, Февзи решил порубить поленья, кучей лежащие с осени под навесом. Размахавшись топором, парень разогрелся и, сняв ватник, остался во фланелевой рубашке. Уложив занесенные в сарай дрова в поленницу, он вышел во двор и поежился - вдруг сильно похолодало. Чтобы вновь разогреться, он взял железную лопату и стал разбрасывать слежавшиеся в углу двора сугробы, что собирался сделать еще в прошлое воскресенье. Однако согреться не удалось - становилось все холоднее. Февзи поглядел на прибитый к оконной раме градусник и присвистнул - ртутный столбик показывал пять градусов мороза. Парень взял брошенную на бревна телогрейку и поспешил зайти в дом.

– Придется, видно, растопить печь, - вслух произнес он.

Под вечер температура снизилась до десяти мороза, подул северный ветер, и складки уже затвердевшего было наста стали заполняться мягким пушистым снежком. Взглянув в окошко на градусник, Февзи чертыхнулся, оделся, натянул на голову треух, обмотал шею вязаным шарфом и поспешил в гараж…

Февральские вьюги случаются злы и в солнечном Крыму. Февзи, подготовив машину к возможному длительному морозу, шел, замерзший, домой. Он опустил на уши клапана треуха и шагал, съежившись, недовольно думая о том, что так и не разжег перед уходом печь. Он обогнал двух пешеходов, взрослого и ребенка, поначалу не обратив на них особого внимания и даже не пытаясь их разглядеть, потому как снежная крупа дула прямо в глаза. Однако когда он уже отошел от них на несколько шагов, до его сознания дошло, что взрослый прохожий что-то сказал ребенку по-татарски. В те годы встретить в Крыму татарина было чрезвычайным событием. Февзи остановился и обернулся к бредущей понуро паре.

– Кайдан кельдиниз? Откуда вы?

Прохожие были удивлены не менее Февзи.

– Татарсынмы я? Ты татарин? – спросил взрослый, и Февзи разглядел в опустившихся сумерках сгорбившегося мужчину в явно не зимней куртке и рядом с ним тоже не по погоде одетого мальчонка лет десяти.

– Эбет, татарым! – воскликнул Февзи, удивленный и обрадованный. Он пригляделся. На ногах мальчика были большого размера ватные валенки, называемые бурками, а мужчина был в стоптанных низких ботинках, которые тонули в уже наметенном сантиметров на пять снегу.

– Вы откуда, куда идете? – озабоченно спросил Февзи.

– Эй, бизим алымыз мюшкюль, - горестно, но с вдруг появившейся при встрече земляка надеждой произнес мужчина. – Наши дела плохи. Видишь, темнеет, похолодало, а мы на улице остались, некуда нам идти.

– Как это некуда идти! – воскликнул Февзи, и, взяв мальчишку за руку, быстро пошел с ним вперед. Через пять минут они уже входили в ворота.

Зайдя в дом, Февзи велел гостям располагаться.

– Сейчас разожгу печь, дрова у меня приготовлены, - и он быстро скинув телогрейку, стал готовить лучины для розжига.