Красивое, поэтичное переложение древнегреческого мифа об Орфее никарагуанским поэтом Рубеном Дарио
Рубен Дарио
Глухой Сатир
Жил неподалеку от Олимпа один Сатир. Он был старым королем лесов сельвы. Боги говорили ему:
“Радуйся и наслаждайся, этот лес–твой; будь счастлив,гоняйся запрелестницами-нимфами, коварный проныра, и играй на своей флейте”.Следуя совету,Сатир развлекался и тешил себя. Однажды, когда бог Аполлон играл на своей чудесной, изумительной лире, Сатир вышел из своих владений и осмелился подняться на Священную гору. Он застал врасплох длиннокудрого бога, и за это Аполлон покарал Сатира, сделав его глухим, как каменный утес.
Напрасно в чаще сельвы, полной птиц, разливались их трели и доносилось воркование.Сатир не слышал ничего. Прилетел соловей, чтобы спеть повелителю сельвы. Сидя на нечесанной голове властелина, увенчанной гроздьями винограда, Соловушка распевал песни,заставлявшие останавливаться ручьи и окрашиваться в пурпур бледные розы. Сатир жеоставался невозмутим и бесстрастен. Если же он вдруг замечал сквозь ветви деревьев чье-нибудь полное, белое бедро, которое солнце ласкало своими золотистыми лучами, то издавалдикий хохот, легкомысленно и похотливо скача. Все живущие в лесу сопровождали его, повинуясь ему, как хозяину.
Стремясь развлечь Сатира идоставить ему удовольствие, вблизи от него бесстыжиевакханки всем
скопом с лихорадочным безумием устраивали зажигательные, бурные пляски, сопровождая их гармоничной музыкой. Совсем молоденькие фавны, словно прелестные юноши-подростки, почтительно и благоговейно ласкали его, улыбаясь. Но Сатир не слышал ни чьих-либо голосов, ни шума трещоток, получая удовольствия иными способами. Вот так и проходила жизнь бородатого, козлоногого короля. Это был очень взбалмошный Сатир. И было у него два придворных советника: жаворонок и осел. Жаворонок потерял свой авторитет, когда Сатир вернулся со Священной горы оглохшим. Прежде, устав отнаслаждений, Сатир дул в свою сладкоголосую флейту, и жаворонок аккомпанировал ему.
А теперь, в своем огромном лесу,Сатир не слышал даже олимпийских раскатов грома.Терпеливое,
длинноухое животное служило ему для езды верхом, а жаворонок же на утренней заре выпархивал из рук, воспевая путь к небесам.
Сельва была бескрайней. Жаворонку от нее доставались вершины деревьев, а ослу–пастбищас
травами.
Жаворонок приветствовал первые лучи утренней зари; он пил росу с побегов и будил дуб,говоря ему:“Дуб, старина, просыпайся”. Жаворонок наслаждался солнечными поцелуями: онбыл влюблен в утреннюю звезду–Венеру. Ах,эта глубокая синева, такаявеличественная!И в этой безграничной, необъятной шири на самом деле существует столь маленькая звездочка, и жаворонок это знал.
Осел (хоть он и не вел в то время бесед с Кантом) был, по общему мнению, знатокомфилософии. Сатир смотрел на прогуливающегосяпо пастбищу, тяжело вздыхающего осла, шевелящего ушами, и имел высокое мнение об этом мыслителе. В те времена осел не имел столь большой славы. Двигая своими челюстями, он и понятия не имел, что о нем напишет в своем прологе Даниэл Хейнсий–на латыни, Пассера, Бюффо и великий Уго –на французском, Посада и Вальдеррама –на испанском.
Осел пасся себе и пасся, а если его кусали мухи, то он отгонял их хвостом, время отвремени
лягаясь, и припускался бежать под сень леса, выдавая весьма странные аккорды.Там,под лесными сводами, он спал во время послеполуденного зноя, нежась на черной, милой ему, земле. Ему дарили свои ароматы травы и цветы, абольшие деревья наклонялисвои кроны, листвой создавая тенек.
В те дни Орфей, поэт, напуганный людской недалекостью, надумал податься в леса, где стволы
деревьев и камни понимали бы и восторженно слушали его, и где он мог бы трепетать от благозвучия и живого, любовного огня, которые рождали звуки его лиры. Когда Орфей играл на своей лире, на его красивом, как у Аполлона,лице сияла улыбка. Деметра восторгалась его игрой. Пальмы осыпали его своей пыльцой, лопались почки на деревьях, а львы мягко потряхивали гривой. Однажды дажевзлетела гвоздика, оборотившись красным мотыльком, а очарованная музыкой, завороженная звезда спустилась с небес и превратилась в амариллис.
Какая сельва была бы лучше сельвы Сатира, которой Орфей был заворожен, и в которойслыл
полубогом? Какая сельва являла собой сплошь веселье и танцы, красоту и чувственность? Где еще нимфы и вакханки были всегдапоющими и вечно молодыми? Где еще были бы виноград и розы, шум от систр, и где еще козлоногий король, подвыпивши, плясал бы перед своими фавнами, как старый Силен?
Увенчанный, словно короной, лавровым венком, со своей лирой, с горделиво поднятым
лучезарным лицом пришел поэт к мохнатому, лесному Сатиру. Прося его о гостеприимстве и
радушии, Орфей запел. Он пел о великом Юпитере, об Эросе и Афродите, о храбрых кентаврах и знойных, страстных вакханках. Он воспевал чашу Диониса и жезл, озаряющий воздух весельем, Пана –императора гор, восхвалял суверена лесов, бога-сатира, который тоже умел петь. Орфей пел о близости воздуха и Великой Матери Земли. Так мелодично поведала эолова арфа о перешептывании лесных деревьев, о шорохе улитки, о гармоничной музыке, льющейся из флейты Пана. Он пел стихи, сходящие с небес и услаждающие богов. Под аккомпанемент многострунных лир Орфей пел оды, а под аккомпанемент литавр – гимны в честь Аполлона.Он воспевал и лоно равнодушных снегов, и позолоченные резные кроны деревьев, голоса птиц и величие солнца.