— А что? — Глаза Нади жадно блеснули. — За встречу. Сколько не виделись?

— Да уж два месяца, — звякнули стаканы. — Но теперь будем видеться куда чаще.

— А что, заходи, всегда рада.

Женщины выпили. Пьяно раскраснелись.

Надя стала расписывать, как она заживет в новой квартире, которую вроде по генеральному плану застройки сдадут в будущем году:

— Представляешь. Поднимаешься в лифте.

— Если с лифтом будет. А то все больше без них.

— С лифтом. Заходишь в квартиру. Запираешься. И никакие морды тебе за забор не глядят. Никаких соседей. Все так чинно. Тихо.

— А чего соседи, донимают тебя?

— Анонимки пишут. Участковый приходил, интересовался, чего это мы тут пьянствуем, предупреждение вынес. И не разобрался ведь, гад. Пьянствует только Васютка. А я, наоборот, с ним борюсь.

— А у тебя рядом вроде еще эти живут… Знала их когда-то… Братья, как их…

— Калюжные. Ну, чисто аспиды. Васютка со старшим в одном классе учился. До ремесленного училища. От них никогда никому покоя не было. На всех злые, в любой драке зачинщики, притом так, чтобы втроем на одного. Ни одна гадость без них не обходилась. И все их с детства к каким-то ворюгам взрослым тянуло, в какие-то притоны. С тринадцати лет с финками ходили. А как в тюрьму старшой Толян загремел, такой вернулся… Ну такой гордый, как будто в космос слетал, а не в Магадан.

— Да, тюрьма мозги выворачивает, — со знанием дела произнесла Люба, подумав про себя с неожиданным презрением к подруге: «Это тебе, овца, всю жизнь на привязи быть. А тюрьма душе свободу дает».

— Ну, у тебя-то мозги не вывернула. А у Калюжных мозгов никогда и не было. Толком нигде не работают. Или болеют, или их выгоняют, на другую работу устраиваются. Но бухать им все время надо. Раньше постоянно пьянки там, всякие мутные личности возникали. И вечно какие-то девки, вечно драки.

— Подраться и по бабам. Мужики, они все такие, — кивнула Люба.

— Да таких мало… Старший вообще с головой не дружит. Мне кажется, запросто убить может, столько злобы у него… А жадные-е-е, боже ж ты мой. За рубь гадюку оближут… И ведь вольготно оглоеды живут. Маманю к сестре в деревню уже три года спровадили. А недавно от младшего уж и жена вместе с дитем сбежала.

— Значит, гордые они. А чем гордятся?

— Все вокруг, мол, быдло неотесанное. А они уголовники — это типа дворян в старые времена. Мол, бояться их теперь все должны. Васютку моего иначе как фраером гнутым не величают — что это за слово такое поганое?

— Ну, значит, не из блатных.

— Точно, он не из блатных… А год назад Петровича с пятого дома, который что-то поперек сказал, старшой обещал пописать, как дохлую курицу… Пописать — это чего?

— Это порезать…

— А… Вот новую квартиру получу и не буду все эти хари надоевшие видеть.

— Так они рядом квартиры получат.

— Надеюсь, в разных домах. А в новостройке другой дом — это другой остров… Так слушай, в последние недели оглоеды вообще загордились. На всех — ноль внимания. Только водку жрут — непонятно, на какие шиши.

Подруги допили вино.

— Я к тебе на днях загляну, Надюх, — сказала Люба, поднимаясь.

— Всегда рады… Но ты вот послушай… — решила открыть очередную тему Надя, от выпитого ставшая словоохотливой. Но у Любы мысли были заняты уже другим. И мысли эти были невеселые…

Люба цокала каблучками по асфальту, идя мимо деревянных домов и бараков к автобусной остановке, не обращая внимания ни на что вокруг.

Весь этот разговор поставил перед ней массу вопросов. Прежде всего ее интересовало, что связывает Грека и необузданных братьев Калюжных. Наверняка какие-то общие дела или наворотили уже, или собираются. А если Грек соберется дела делать, то они будут у всех на слуху. И мокруха будет — наверняка. Мокруха…

Мысли ее забились еще сильнее. Вспомнила и золотишко это. И тягостный разговор с Греком…

И снизошло вдруг ясное понимание — будто свет в коридоре включили, и стало понятно, где какая мебель стоит и какие обои на стенах.

А ведь точно! Убийство это на Крылова, по которому весь город тягают. Из-за которого к ней участковый приходил и малины все понакрывали. Грек клялся-божился, что не его это дело. Так ему соврать, что комсомольцу лоб перекрестить крестным знамением.

Она восстановила в уме тот разговор. Точно, ведь врал он, гангрена! А она, дура, уши распустила и поверила. Кому поверила? Греку?

Он всех убил. Вместе с этими братьями. И сережки эти, которые он ей отдать не захотел. Наверняка с того дома…

Какое-то смешанное чувство восхищения и омерзения нахлынуло на Любу. На Крылова вроде шесть человек было. И девочка маленькая. Они и ее…

— Вот же ирод, — прошептала она.

«Московское время двадцать один час, — пропел «Маяк». — Передаем последние новости…

Лидер Китая Мао Цзэдун ответил отказом на предложение Никиты Хрущева участвовать в Международной конференции коммунистических и рабочих партий…