золотарей и договаривались о цене, смотря какой объем работ надо выполнить.

Хозяин за всеми не успевал, поэтому некоторым погонщикам доверял собирать монеты

с клиентов. Таким доверием пользовался и Крыс. Всю жизнь с детства его унижали

и шпыняли все кому не лень, и родился он от какой-то проститутки, А теперь встав

на одну ступеньку *выше* по социальной лестницы, он вовсю унижал бедных монахов-

илтингов. По малейшему поводу и даже без,старцы подвергались постоянным издевательствам и унижением, он оправдывал свое прозвище *крыс*.

Чашу моего терпения переполнила его последняя выходка, когда опоржнив свои бочки

старики прикатили их во двор на обед.

Все работники-золотари усаживались за длинный стол, где их обедом кормила кухарка рабыня. Погонщики садились раньше и обедали отдельно, их кухарка обслуживала первых.

В тот день *Крыс* почему-то особенно был в ненастроении и срывал то и дело

злобу на нас с Рампилом. Своими придирками он довел меня почти до белого каления,

меня успокаивал все время мастер.

А сейчас поев, он со злостью смотрел как усаживаются за стол монахи обедать.

И дождавшись, когда Рака, наша кухарка наложит последнему кашу в тарелку,

подошел к столу и опрокинув его со всеми чашками с едой, закричал

– Дармоеды хватит жрать! Идите все работать.

Я молча подошел к нему и с размаха всадил ему ногой в печень, а когда он упал,

то продолжил дальше ногами его избивать, пока меня от него не оттащили монахи.

*Крыс* лежал неподвижно, похоже потерял сознание.

Потом как выяснилось, я сломал ему несколько ребер и ногу в двух местах. Так,

что в дальнейшем нормально ходить он уже не мог. А мне за порчу хозяйского имущества

назначили пять ударов плетью. Сама плеть представляла собой высшее исскуство

палаческоко извращения. Плеть была переплетена стальной проволокой с сыромятными

ремнями, через каждые пять сантиметров, которых были вплетены шарики с острыми

щипами, этакие маленькие булавы в миниатюре.

По слухам рабы выдерживали самое большее шесть, восемь ударов такой плети.

Десять ударов такой плетью это был смертный приговор. Мне назначили пять.

Моя спина после этого превратилась в страшные кровавые лохмотья и целых две

недели я не мог двигаться. За мной ухаживала кухарка и Рампил.

Наша бочка все две недели сиротливо стояла в углу двора, а трезвый Гарт ходил

и ругался, что бочка простаивает и он терпит от этого убытки, а *дармоеды* лежат

и прохлаждаются на нарах.

Теперь он жалел, что опрометчиво назначил мне пять ударов плетью, хватило бы и двух, ходил и ворчал он себе под нос.

Самое примечательное во все этом, было что *Крыс* вообще исчез с нашего горизонта. По слухам он так и не смог оправиться после моих ударов и хозяин

продал его в подземелье, как приманку ловцам зверей.

Рампил опять накинул на меня постромки и я потянул бочку к таверне. Нынешний погонщик из нанятых мальчишек знал судьбу предыдущего, так что говорил со мной с опаской и вежливо, особенно, когда желая подшутить над ним, сделав страшные глаза сказал ему, если мне не понравишься, придушу. Тот задрожал как осенний лист и ходил как шелковый, даже иногда помогал старику в его нелегкой работе.

Здесь в рабстве мы уже три месяца, от меня несет, как от помойной ямы, вода здесь

тоже продается за деньги, хоть и дешево, но все равно за деньги, так что помыться мне не светит, но к запаху уже привык.

Меня страшило другое, за три месяца так и не продвинулся в раскрытии своих

прежних способностей и мне не доступен мой пространственный карман. С ним бы я

быстро сменил бы свой статус и кое-кому бы очень не поздоровилось.

Постоянная медитация и трансы ничего не приносили, как будто бы перегорел самый

главный предохранитель.

За эти три месяца умерли от недоедания и побоев четыре старца монаха, а один

старик упал в глубокую яму с дерьмом и там захлебнулся, поистине наверное самая

страшная смерть. Своего Рампила я холил и лелеял, мне было просто жаль старика и

он мне платил своей любовью и всячески учил своему исскуству иллюзий. Теорию я

почти знал наизусть, только мне бы хоть капельку прежней силы и я мог создавать

различные иллюзии. Старик меня успокаивал и говорил, что он чувствует во мне мощь