«Повесьте, – это тетя мне сказала, – куда-нибудь, чтоб сразу было видно. Пусть вашу Катю с детства окружает лишь прекрасное».

Он называл её, как будто, тетей «Фалькой». Я и подумала – какое имя странное. А после – он простился и уехал. Я тетю Фальку не видала никогда.

Но в жизни нашей, видимо – от Хармса, тогда и появилось слово «ЯКОБЫ».

«Вот стоишь ты и якобы раздвигаешь руками дым» – так Хармс писал о том, когда глядишь и ничего не видишь. Все в этой жизни призрачно, и скрыто дымом. А разобраться может только тот, кто может дым руками раздвигать.

Гольдина сидела неподвижно, пока Олег Андреевич не положил последнюю страницу. Он аккуратно выровнял довольно небольшую стопочку, засунул в файл, и посмотрел на строгую, застывшую в молчании посетительницу. Потом спросил:

– Скопировать? Или вы это для меня?

– Я приготовила для вас, – сказала Гольдина. – Потом, пожалуйста, здесь документы из Швейцарии, из клиники. Здесь все – и заключение, что операция показана, и копии всех предыдущих документов: свидетельство о браке, о рождении Кати, о правомочности всех действий Аллы Гольдиной по порученью Алекса Альцшулера. Ещё я подготовила отказ от получения наследства в пользу Катерины, оформленный нотариусом в Цюрихе. И сделан апостиль – точнейший перевод на русский, заверенный нотариально.

Алла называла документы, и то же время их клала на стол, поближе к Порываеву. Он взял отказ от получения наследства, и быстро пробежал.

– Вы, значит, до тех пор, пока Екатерине не исполнится двадцать один, являетесь её опекуном?

– Ну, знаете ли, это – согласованный момент, – Гольдина до этого смотрела как-то отвлеченно, в дальний угол, теперь взглянула Порываеву в глаза. – А быть точнее – так просила Катерина. Я думаю, её легко понять. Это не значит, что могу руководить, или влиять. Но я почувствую, когда буду полезна. Я научилась на примере Ингеборги.

– А что насчет картин?

– Вот – документы.

Отсутствие ли макияжа, или следствие волненья, но эта грустная, но деловая женщина смотрелась очень даже беззащитно.

– Они в порядке, так что вы не сомневайтесь. Я требую печать на закорючку, да и на все, что может быть подвержено сомнению, если это документ.

– Да? – вдруг припомнила она, – а вам не нужен договор Парижского музея с бедным Шанцевым? Хотя, вы, я смотрю, разобрались.

Порываев перекладывал полученные документы, и спросил:

– Вам лучше, чтобы я связался с Нойкиным по поводу отказа от наследства?

– Да, – подтвердила Гольдина, – уж если вам не трудно. Я не знакома с ним, а что-то объяснять.

Она теперь сидела, выжидающе, но, прежде чем закончить разговор, майор спросил:

– А что вы, Алла, может быть, предполагаете, кто мог такое совершить? Ведь Маргарита-то убита.

– Что я могу предположить? Единственно, что точно знаю – это не случайность, – Алла Гольдина листала свои мысли, и ни один листок не попадался ей, заверенный печатью. – Марго специально не держала от меня каких-то тайн, и не любила попусту болтать. Но, если б было что-то важное. Это неправильно, что мы так редко виделись, но так распорядилась жизнь.

Она немного помолчала, а он не знал, что спрашивать. Спросил:

– А как вы долго будете в Москве?

Гольдина вздохнула, поднялась, проговорила:

– Да, я всегда в Москве, за исключением тех долгих месяцев, когда я уезжаю. Там я визитку положила. Вы позвоните. Я приеду, если нужно.

Шагнула к выходу. Вдруг повернулась и сказала с убежденностью:

– Я говорила вам, насколько я в вопросах документов педантична. У Маргариты это слабость была гипертрофированна. И я не верю, чтоб кто-то замышлял такое сделать с ней, а Маргарита не подозревала. Она, возможно, не поверила в серьезность. Но быть не может, чтоб не пыталась себя как-то оградить.

До «Мариот – Тверской» они доехали мгновенно. Порываев, было, кинулся помочь, но Алла выбралась сама. Он проводил её к подъезду. Она спокойно, не протягивая руку для прощанья, проговорила:

– Что же, до свиданья. Желаю вам удачи. Чтоб вы разобрались, чтобы виновный был наказан за Марго.

– Ну, что ж, тогда и вам – всего хорошего.

Сережа Нойкин был доволен соотношеньем действий с результатами по исполнению посмертной воли госпожи Альцшулер. Он выполнил почти что все, что поручила ему сделать Маргарита в том случае, когда она умрет.

Особых чувств он никогда к ней не питал, но, скажем, «дружеский» период их недолгих отношений действительно пошел ему на пользу. Он возмужал, окреп, определился.

Человек он был весьма порядочный, относился к Маргарите с теплотой и уважением, и даже не предполагал, что это тайна, о чем он рассказал тогда в квартире на Грузинской. Во всяком случае, он был всегда уверен, что все об этом знают. Он не считал предосудительным, что молодые люди ублажают, выражаясь мягко, «зрелых» дам.

Но речь тут не о нем. Он выбрался из дыма лишь случайно, статистом, подающим реплики тем персонажам, о ком эта история.