Еврей Жолквер 2-го Марта отправлен с срочным фельдъегерем в Тульчин» 70 .

11 марта 1825 года генерал-адъютант П. В. Киселев отправил из Тульчина в Петербург следующее уведомление:

Доставленный при отношении Вашего Превосходительства за № 411 Дубенский Еврей Ушер Жолквер с Конвертом от Министра финансов за № 157, согласно помянутому отзыву Вашему, отправлен в г. Одессу к Полномочному Наместнику Бессарабской области Господину Генерал-Адъютанту Графу Воронцову 10 числа сего месяца. О чем Ваше Превосходительство имею честь уведомить.

Этим документом обрывается так и не проясненная до конца история русского разведчика Ушера Жолквера, решившего, по всей видимости, возобновить секретную службу в мирное время. Наверное, следы Жолквера можно было бы отыскать в архивах Одессы и Дубоссар, куда он был командирован с особым поручением…

С достоверностью можно утверждать лишь одно: заслуги скромного ветерана Отечественной войны 1812 года спустя без малого двенадцать лет были признаны властью в той мере, как это было возможно в то время, с учетом социального положения героя нашего повествования. Сам он мечтал лишь о паспорте на свободное проживание по всей территории Российской империи.

Желаемый паспорт Жолквер получил незамедлительно, а в качестве дополнительной награды за усердие министр финансов Е. Ф. Канкрин выдал ему 300 рублей. Чтобы оценить размер полученного Жолквером вознаграждения, можно напомнить, что сумма в 300 рублей составляла тогда годовое жалованье (правда, без так называемых «столовых») старшего адъютанта Главного штаба в звании гвардии капитана (того же Борщова). Насколько можно судить, Жолквер был удовлетворен оказанной ему милостью.

Известно, что Николай I в 1825 году до последней возможности сопротивлялся принятию императорской короны. Он никогда не готовился к роли императора и, главное, не желал им быть, полагая, как и все в России, что шапка Мономаха по закону принадлежит его старшему брату Константину. Потому-то великий князь Николай Павлович и присягнул 27 ноября 1825 года «Государю Императору Константину Павловичу», как только получил известие о кончине в Таганроге Александра I.

Одновременно он привел к присяге «государеву роту» лейб– гвардии Преображенского полка и ряд сановников (в том числе военного губернатора Санкт-Петербурга графа М. А. Милорадовича), оказавшихся в этот момент в Зимнем дворце. Когда о принятой присяге сообщили вдовствующей императрице Марии Федоровне, она пришла в отчаяние и отчитала сына за поспешность. В числе немногих посвященных императрица знала, что еще летом 1823 года Константин с согласия Александра I отказался от наследования престола в пользу Николая. Царский манифест по этому поводу в строжайшей тайне был отдан на хранение московскому митрополиту Филарету в запечатанном конверте с собственноручной надписью государя: «Хранить в Успенском соборе с государственными актами до востребования моего, а в случае моей кончины открыть московскому епархиальному архиерею и московскому генерал-губернатору в Успенском соборе прежде всякого другого деяния». Копии манифеста в запечатанных конвертах были отправлены в Государственный совет, Сенат и Синод.

До сих пор историки не пришли к единому мнению, знал ли Николай Павлович об этом манифесте и уготованной ему миссии. Но факт остается фактом: 27 ноября он присягнул Константину и не желал отказываться от данной им присяги даже после того, как его ознакомили с копией манифеста от 16 августа 1823 года, передававшего ему права на русский престол. Великий князь упорствовал вплоть до 12 декабря, когда из Варшавы пришло подтверждение решительного отказа Константина от престола.

Затянувшееся почти на три недели междуцарствие грозило непредсказуемыми последствиями, тем более что из разных источников Николаю сообщали о готовящемся со дня на день восстании в столичном гарнизоне. Между тем Константину присягнул уже не только Петербург, но и Москва. По каким-то причинам митрополит Филарет не рискнул распечатать хранившийся в алтарной части Успенского собора Кремля секретный пакет и огласить его содержание, прежде чем с копией манифеста не ознакомились в Петербурге.

На исходе дня 12 декабря 1825 года великий князь наконец преодолел мучившие его сомнения и принял окончательное решение. Срочно был составлен соответствующий манифест, опубликованный 13 декабря одновременно с манифестом Александра I от 16 августа 1823 года и документами, подтверждающими формальный отказ Константина Павловича от прав на корону.

С раннего утра 14 декабря в северной столице должна была начаться вторичная присяга – на этот раз императору Николаю I. Что происходило в течение этого дня и чем он завершился – достаточно хорошо известно, как известно и то, как вел себя Николай, лично руководивший подавлением бунта.

Гораздо меньше мы знаем о том, что происходило тогда в душе молодого императора, демонстрировавшего своему окружению хладнокровие и непреклонную волю восстановить порядок ценой минимальных жертв.

Имеющиеся немногие свидетельства близких к Николаю людей единодушно говорят о пережитом им 14 декабря глубоком потрясении, повлиявшем на его характер, да и на все последующее тридцатилетнее царствование, добавим мы от себя. «Я увидела в нем как бы совсем нового человека», – записала 15 декабря в свой дневник императрица Александра Федоровна, супруга Николая Павловича. «…Я не могла не оплакивать того, что наша прежняя частная жизнь в нашем собственном милом доме кончилась! – читаем мы в ее дневнике запись от 19 (31) декабря. – Теперь я вижу Николая так редко. Началась новая жизнь. И как сурово она началась! Когда я обняла Николая 14 декабря… я чувствовала, что он вернулся ко мне совсем другим человеком. Когда он ушел на другое утро, я так восхищалась им, он представлялся мне таким возвышенным; и все же я плачу о том, что он уже не прежний Николай» 72 .