«Император изменил национальный характер, — писал Коленкур. — Французы сделались серьезными, всех волновали великие вопросы современности; мелкие интересы примолкли, все чувства были, можно сказать, проникнуты патриотизмом; всякий покраснел бы, если бы проявил другие чувства».

Сказать, что верный слуга императора очень уж преувеличивает, нельзя. В самом деле, развеселый дух Директории, — про которую один из героев Бальзака сказал: «В парижской лавочке разгром», — сменился атмосферой достаточно «камерной». Это касается и поведения людей на улицах, и театра — в угоду императору он стал в значительной степени трагедийным, — и прессы.

Коленкур говорит о патриотизме при Империи — и тут он прав! Сопоставим всеобщее внимание к военным успехам Наполеона с тем, что было перед его приходом к власти. Тогда патриотизм определенно «вышел из моды». «Наши злоключения не вызывают ни радости, ни тревоги; читая отчеты о наших сражениях, словно читаешь историю другого народа», — писал один комиссар, посланный в департамент.

Французы первых лет революции, французы времен Директории, Империи и Реставрации — разные типы характеров. Римский дух Наполеона сильно на них повлиял.

Стендаль уверен в этом: «Мы забудем благонамеренную глупость Директории, прославившейся благодаря таланту Карно и бессмертной итальянской кампании 1796–1797 годов.

Распущенность двора Барраса еще напоминала веселье старого режима; очарование г-жи Бонапарт показывало, что у нас не было тогда ни малейшего предрасположения к угрюмости и спеси англичан.

Глубокое уважение к способу управления первого консула, которое мы, несмотря на зависть Сен-Жерменского предместья, не могли победить в себе, и исключительно достойные люди, как Крете, Дарю [236] и т. д., блиставшие тогда в парижском обществе, не позволяют нам взвалить на Империю ответственность за ту огромную перемену, которая совершилась во французском характере в течение первой половины XIX века».

Интересно сравнить резкие мнения, высказанные о французах и парижанах провинциалом Стендалем и корсиканцем Наполеоном, со взглядами иностранцев. «Парижанин, — говорил итальянец Томмазо Бентивольо, — исключительно благожелателен, любезен, кроток, предупредителен, доверчив в отношении иностранцев, он никогда не отвечает злом на зло и, даже жалуясь в суд на обиду, старается проявить умеренность. По сравнению с берлинцем, лондонцем и венцем это просто ангел. На него приятно смотреть, хотя вообще он не отличается красотой».

Как и во времена Директории, буржуа устраивают пикники на зеленых лужайках Рэнси, в замках и парках. В летние вечера все пространство от Итальянского бульвара до Елисейских Полей представляет собой аллею наслаждений. Здесь красивые кафе и террасы, нарядные толпы гуляющих. Играют оркестры, устраиваются балы и праздники под открытым небом, картонные апофеозы.

«Пришло мгновение счастья!» — заявил Наполеон французам после подписания Тильзитского мира. Войн больше не будет!

Многие поверили в это. Богатые люди наводняли рестораны, игорные дома и делали новые приобретения. Увы, это было лишь «мгновение» — скоро Наполеон по уши влезает в авантюру на Пиренейском полуострове.

Сотни тысяч человек воюют, но это ничуть не замедляет поток столичной жизни. Ее важнейший центр — Пале-Рояль. Это здесь Камилл Демулен, выбежав из Кафе-де-Фуа с пистолетами в руках, призвал граждан к оружию: «Друзья! Неужели мы умрем, как затравленные зайцы?.. Наш лозунг скорая смерть или освобождение навеки!..»

Неужели этого достаточно для того, чтобы увлечь людей на штурм грозной крепости? Вот как сам Демулен рассказал о своей исторической акции в письме отцу: «… люди видят мое возбуждение; меня окружают, меня заставляют подняться на стол. В течение одной минуты вокруг меня собралось шесть тысяч человек. “Граждане, — говорю я тогда, — вы знаете, что нация требовала оставить Неккера на своем посту и поставить ему памятник. Его прогнали! Можно ли оскорбить вас сильнее? После такого поступка они решатся на все, и, может быть, уже в эту ночь они замышляют или даже уже организуют Варфоломеевскую ночь для патриотов”. Я почти задыхался от того множества мыслей, которые теснились в моей голове. Я говорил совершенно беспорядочно. “К оружию, — кричал я, — к оружию! Наденем все кокарды зеленого цвета, цвета надежды!”»

И толпа бросилась громить оружейные лавки. А через пару дней пала Бастилия.

Дворец Пале-Рояль был построен в 1629–1636 годах. Людовик XIV подарил его своему брату Филиппу Орлеанскому. Дворец переходил по наследству, а в 1781 году герцог Орлеанский — будущий Филипп Эгалите — приказал построить однотипные, обрамляющие сад корпуса с галереями и аркадами. Они сдавались в аренду под лавки, кафе и рестораны.

Сад и парк Пале-Рояля — прекрасное место для прогулок. А шахматисты, играющие в кафе «Режанс» [237] , порой делают паузы и отдыхают, глядя на сочную зелень.