Но избежать грубых сцен все же не удалось. Чиновник военной администрации, которому колесами тяжелой повозки отдавило обе ноги, упал в снег, а затем закричал проходившему мимо Наполеону: «Чудовище, ты десять лет уже грызешь нас! Друзья мои, он — бешеный, он — людоед! Берегитесь его, он сожрет всех вас…»

Император принял безразличный вид, а его подданный продолжал оскорблять виновника гибели многих тысяч страдальцев, в том числе женщин и детей.

«Среди обрушившихся на нас несчастий, — вспоминает другой военный чиновник, — мы проклинали императора; его обвиняли мы в своих страданиях. Но стоило ему появиться, — и престиж его, этот своего рода ореол, окружавший великих людей, нас ослеплял; каждый из нас вновь обращал к нему доверие и повиновался малейшему проявлению его воли».

Когда солдаты и офицеры видели сохранившуюся деревню, они всякий раз хотели остановиться и отдохнуть — хотя бы денек! Все только и говорили об этом.

— Господа! — отвечал Наполеон. — Один день — это очень много. Нельзя останавливаться. Идемте!

«Говорят, что смерть от замерзания очень приятна! Я верю этому! — восклицает Луиза Фюзиль. — Я слышала, как кто-то говорил мне: “Не оставайтесь здесь, вставайте”… Меня трясли за руку, и мне было неприятно, что меня беспокоят. Я испытывала приятное беспомощное состояние человека, засыпающего спокойным сном. Наконец я уже больше ничего не слыхала и потеряла сознание.

Когда я пришла в себя, то увидела, что нахожусь в какой-то избе. Я была завернута в меха, и кто-то, держа меня за руку, щупал мне пульс: это был барон Деженетт. Меня окружали люди: и мне казалось, что я просто очнулась от сна, но я не могла сделать ни малейшего движения — так я была слаба!

Я с удивлением смотрела на окружавшие меня мундиры… Старый маршал Лефевр подошел ко мне и сказал: “Ну, как дела? Вы возвращаетесь издалека”.

Оказалось, что меня нашли в снегу. Сначала меня хотели положить около большого костра, но барон Деженетт закричал: “Берегитесь, вы ее сейчас же этим убьете, заверните ее как можно лучше в меха и поместите в холодную нетопленую комнату”».

Маршал принес актрисе большой стакан крепкого кофе, а затем усадил в свою карету. А доктор Деженетт скоро попадет в плен.

Ларрей был и спасителем, и «доброй нянькой». Но его заботу порой принимали не так, как следовало. Адъютант Кастеллан, разделивший ночлег с Ларреем, был «страшно раздражен» беспрестанными уговорами доктора закутать отмороженную руку в мех. Меха у Кастеллана попросту не было.

Вскоре товарищи дали Кастеллану женскую лисью накидку, крытую лиловым шелком, с которой он потом не расставался. «…Во время переходов она предохраняла мою отмороженную руку от повторения несчастья, ночью же мешала мне умереть от холода», — рассказывает Кастеллан.

— Он слишком честолюбив, — говорили про Наполеона солдаты и все-таки шли за ним.

— Мы постоянно шли за ним, — вспоминали старые гренадеры, побывавшие в Москве, — мы не могли оставить его и дать ему идти одному.

— Холодно тебе, мой друг? — спросил вождь своего солдата, шедшего вместе с ним в лютый мороз.

— Нет, государь, когда я смотрю на вас, мне тепло! — ответил боец. 

Так «сын» ответил «отцу». Но «дети» не всегда были кроткими и послушными. «Ворчуны» полагали, что военные действия происходят потому, что они одобряют решения императора и разделяют его стремления. Когда при переходе через перевал Гвадарраму они посчитали, что главнокомандующий безумствует и заставляет их совершать никому не нужные подвиги, то стали переговариваться о том, чтобы пристрелить его. Позже, под Асперном и Эсслингом, гвардия в ультимативной форме потребовала, чтобы вождь не подвергал себя лишней опасности: «Бросай оружие, пока император не уйдет из-под пуль».

Они знали, что говорили — месяцем раньше, во время штурма Ратисбона (Регенсбурга), Наполеон был ранен в правую ногу. Армия тут же узнала о новости, врач бросился помогать императору, а тот, не обращая внимания на боль, объехал фронт, демонстрируя свою силу и раздавая награды отличившимся бойцам.

Таким он был при Ратисбоне в 1809 году, но что с ним случилось при Бородине?

Когда Наполеон простился с супругой 26 мая в Дрездене, после сказочной церемонии встречи с монархами, герцогами и князьями, та горько рыдала. Она боялась разлуки и неизвестности.

«Вы достаточно знаете меня, — писала она своей придворной даме, — чтобы представить себе, как я грушу и чувствую себя несчастной. Я стараюсь превозмочь себя, но мне не будет веселее вплоть до того момента, когда я вновь увижу его».

Письма Наполеона Марии-Луизе из России совсем не похожи на письма Жозефине из Италии. Сколько страсти и поэзии содержали письма первого похода! А что теперь?

«Ты понимаешь, что я стремлюсь душой к тебе так же, как и ты ко мне, и я хотел бы быть с тобой, чтобы высказать тебе все те чувства, которые я питаю к тебе. Будь здорова, мой друг. Весь и навсегда твой».

Женщине мало «понимать», чувства же лучше не «высказывать», а выказывать!

Императрица покинула Дрезден через несколько дней после отъезда Наполеона к армии. Она направилась в Прагу, у нее появился «почетный эскорт» — граф фон Нейперг [297] , ставший ее любовником, а после смерти Наполеона — супругом.

1 июля императрица поехала в Карлсбад, а затем во Францию. 18 июля она воссоединилась с сыном во дворце Сен-Клу.

События давали все основания надеяться на скорое возвращение императора.