Избранная лирика

Аннотация

В сборник вошли избранные стихотворения Маргариты Агашиной (1924–1999) — известной российской поэтессы, автора текстов многих известных песен

МАРГАРИТА АГАШИНА ИЗБРАННАЯ ЛИРИКА «Библиотечка избранной лирики» Издательство ЦК ВЛКСМ «Молодая гвардия», 1969 Scan, OCR. Spellcheck А.Бахарев Содержание От составителя. Константин Ваншенкин «И прибегал зелёный май!..» Хлеб 1947 Бабье лето Варя Февраль Мальчишкам Волгограда Стихи о моём солдате Растёт в Волгограде берёзка «Не потому, что я за всё в ответе...» «Справилась я с этой трудной ношей...» Гордость «Мне приходилось слышать часто...» Моё вино «Тише, годы! Всё-то в сердце свято...» Что было, то было «Заблудишься, к ручью лесному выйдешь...» Желание «Ах, бабье лето – слёзы на полсвета...» «Я знаю мнения иные...» Арбуз «Когда бы всё, что нам хотелось...» «Я этих слухов за моей спиной...» Журавли «Я всё ещё не веря, не мигая...» «Всё падает, падает с неба...» Книги стихов Маргариты Агашиной От составителя Маргарита Агашина живёт и работает в Волгограде, но её никак не назовёшь «областным», «провинциальным поэтом. В Москве она издаётся не слишком часто, но, думаю, лишь по той причине, что предпочитает печататься в своём городе. М.Агашина выросла в краю глухих сосновых лесов, в маленьком городке, где все друг друга знают. Именно эта естественная близость к людям и природе, эта несуетность жизни всегда благоприятствует воспитанию и развитию поэтического таланта. И ещё ей повезло. В последний военный и первый мирный год она поступила в Литературный институт имени А.М.Горького. В Литинституте царила атмосфера искусства. никого не интересовало, напечатаны твои стихи или нет, - их ценили, только если они сами того заслуживали. да и мало, редко кто печатался из тогдашних студентов - ныне писателей, известных всей стране. Но и тогда уже было ясно, что в стенах старого дома Герцена собралось сразу немало молодых людей, наделённых ярким, своеобразным дарованием. И среди их бесконечных споров и на каждом шагу шумно читаемых стихов не затерялся, а лишь окреп негромкий голос Агашиной. Потом она уехала на Волгу, в один из самых славных наших городов, ставший её второй родиной. И здесь, где совсем иная природа и иное прошлое, она осталась собой благодаря совершенно необходимой каждому поэту углублённости не только в жизнь, но и в собственную сущность. В её лучших стихах подкупает психологическая достоверность, человечность, истинность переживаний. Любопытная вещь: её совсем не коснулись все те «технические» новшества (например, принципы рифмовки), которые приняты за последние годы нашей поэзией и которых теперь не чураются самые «традиционные» поэты. Агашина этого всего как бы и не заметила. Лучшие строки её лирики сильны не только тем, что хорошо написаны, но ещё более тем, что не придуманы, а выстраданы. Нельзя не заметить и удач Агашиной в области песни. А песню «Что было, то было» вполне уместно назвать народной, потому что её не только, как сказал сам поэт «на всю Россию Зыкина поёт», но и в ответ уже поёт вся Россия. Константин Ваншенкин * * * И прибегал зелёный май! ...И мы бросали дневники. И в роще около реки Тебе кричала я: - Поймай! Мальчишка мой! Мальчишка мой! Поймай мне майского жука!.. Мы возвращались с полутьмой Из зарослей березняка. И ты, сбивая с трав росу, Качал берёзку в две руки, И мне в косынку и в косу Вцеплялись майские жуки. Потом забылся школьный класс И пыльный город у реки, И не боятся больше нас Смешные майские жуки. Но, как и ты года назад, Забросив скуку дневников, Мой маленький вихрастый брат, Конечно, ловит тех жуков. И я пишу письмо домой, И я прошу издалека: - Мальчишка мой!.. Братишка мой! Поймай мне майского жука... Хлеб 1947-го Может быть, забудется и это: Как, проклятым полымем паля, Жгло хлеба засушливое лето И от боли трескалась земля. Как в домах – больным, по уговору – Береглась последняя трава И сухую липовую кору, Скрежеща, мололи жернова. Но запомню: проливные грозы, Золочёный колос до плеча, Длинные, скрипучие обозы В бубенцах и лентах кумача, И вчера, увидев море хлеба, На колени став у поля ржи, На голос, поднявши руки в небо, Плакала старуха у межи. Бабье лето В сентябре на тропки густо Листья пёстрые легли. Сентябри в народе грустно Бабьим летом нарекли. Только что ж это такое: Лишь машины замолчат, До рассвета над рекою Не смолкает смех девчат! Видно, весело живут, Платья гладят, кудри вьют, По уплясанной поляне Туфли-лодочки плывут. А уж песню запоют – Ива склонится к ручью, Дрогнет старая берёза: Вспомнит молодость свою. Выйдет на небо луна, Но не знает и она: То ли это бабье лето, То ли девичья весна... Варя Шуршали сухо листья на бульваре, Хрустел ледок октябрьских стылых луж. К моей соседке, молчаливой Варе, Осенним утром возвратился муж. Не так, как возвращались в сорок пятом Мужья-солдаты с той большой войны. Он постучался тихим, виноватым, Оставив дом своей второй жены. А Варя руки фартуком обтёрла, Входную дверь спокойно отперла. Увидела. Ладонью сжала горло И в комнату не сразу провела. Потом она поплакала немножко, Сказала: «Что ж, что было, то прошло...» И вот сейчас у них звенит гармошка И звякает гранёное стекло. И Варя, вся одетая в обновки, Покинувшие днище сундука, Гремит листами в газовой духовке И торопливо жарит судака. ...А я считала, что у Вари сила, За то, что боль и горечь затая, Она однажды в жизни не простила Того, что столько раз прощала я! И мне казалось, всё не так, как надо, Что гости торжествуют ни к чему, Что Варя не забыла и не рада И этот пир горой не потому, Что вот вернулся он, отец ребятам И ей самой родной и дорогой. А потому, что он давно когда-то Ушёл от Вари к женщине другой. Я всё ждала, что Варя гордо встанет, По-царски сложит руки на груди, Сверкнёт глазами, прямо в душу глянет И, как чужому, скажет: «Уходи». Но Варя всё сидела с мужем рядом, На всех смотрела просто и светло, Таким спокойным, всё простившим взглядом, Как будто впрямь: что было, то прошло. И танцевала, стулья раздвигая, Как будто и не плакала она, Как в этот вечер плачет та, другая, Вторая надоевшая жена. Как будто за окном не воет ветер, Ломая молодые деревца... А у неё, у той, остались дети, Как Варины когда-то, без отца. А он, отец, сидит спиной к комоду, С гостями шутит, чокается, ест. И Варя, может, год или полгода, Ему на этот раз не надоест. Она по старой, памятной привычке Худой носок натянет на грибок, А под подушку мужа сунет спички И папирос дешёвых коробок. Припомнит всё, что было дорогого В те давние счастливые года. И всем вокруг покажется, что снова В семье у Вари счастье, как тогда. И муж решит: «Забыла про обиду! Привычка! Что ж, она у всех в крови...» А Варя просто не покажет виду, Что в этом доме больше нет любви. Не знаю, может быть, она вернётся, Любовь, которой Варя так ждала. Не потому ли радостно поётся У праздничного шумного стола? И кто-то, криком песню заглушая, Какой-то тост провозглашает вновь... И Варя долго пляшет, провожая Свою большую первую любовь. Февраль Над площадями Волгограда Опять метелицы кружат. Двадцатилетние солдаты Двадцатый год в земле лежат. А на земле, воспетой в песнях, Над волжской медленной водой, Поднялся город – их ровесник, - Великий, светлый, молодой. Он потому велик и светел, Что в час бессмертья своего Они в огне, сквозь дым и пепел, Таким увидели его. Мальчишкам Волгогр ада В Волгограде, у Вечного огня, стоят в Вечном почётном карауле волгоградские мальчишки. Горит на земле Волгограда Вечный огонь солдатский – Вечная слава тем, Кем фашизм, покоривший Европу, Был остановлен здесь. В суровые годы битвы Здесь насмерть стояли люди – Товарищи и ровесники Твоего отца. Они здесь стояли насмерть! И были средь них солдаты – Мальчишки в серых шинелях Со звёздами на ушанках, Простые наши мальчишки – Немного старше, чем ты. К нам приезжают люди – Жители всей планеты – Мужеству их поклониться, У их могил помолчать. И пусть эти люди видят, Как помним мы сталинградцев! И пусть эти люди знают: Вечный огонь Сталинграда Не может померкнуть, пока Живёт на земле волгоградской Хотя бы один мальчишка! Запомни эти мгновенья! И если ты встретишь в жизни Трудную минуту, Увидишь друга в беде Или врага на пути – Вспомни, что ты не просто мальчик, Ты волгоградский мальчишка, Сын солдата, Сын Сталинграда, Капля его Бессмертия, Искра его Огня. Стихи о моём солдате Когда, чеканный шаг ровняя, Идут солдаты на парад, Я замираю – вспоминаю, Что был на свете мой солдат. ...Война. И враг под Сталинградом. И нету писем от отца. А я стою себе с солдатом У заснежённого крыльца. Ни о любви, ни о разлуке Не говорю я ничего. И только молча грею руки В трёхпалых варежках его. Потом прощаюсь целый вечер И возвращаюсь к дому вновь. И первый снег летит навстречу, Совсем как первая любовь. Какой он был? Он был весёлый. В последний год перед войной Он только-только кончил школу И только встретился со мной. Он был весёлый, тёмно-русый, Над чубом – красная звезда. Он в бой пошёл под Старой Руссой И не вернётся никогда. Но всё равно – по переулкам И возле дома моего Идут солдаты шагом гулким И все похожи на него. Идут, поют, ровняют плечи, Ушанки сдвинуты на бровь. И первый снег летит навстречу И чья-то первая любовь. Растёт в Волгограде берёзка Ты тоже родился в России – Краю полевом и лесном. У нас в каждой песне - берёза, Берёза под каждым окном. На каждой весенней поляне Их белый, живой хоровод. Но есть в Волгограде берёзка: Увидишь - и сердце замрёт. Её привезли издалёка В края, где шумят ковыли. Как трудно она привыкала К огню волгоградской земли, Как долго она тосковала О светлых лесах на Руси, - Лежат под берёзкой ребята – Об этом у них расспроси... Трава под берёзкой не смята – Никто из земли не вставал. Но как это нужно солдату, Чтоб кто-то над ним горевал. И плакал - светло, как невеста, И помнил - навеки, как мать! Ты тоже родился солдатом – Тебе ли того не понять? ...Ты тоже родился в России - Берёзовом, милом краю. Теперь, где ни встретишь берёзу, Ты вспомнишь берёзку мою, Её молчаливые ветки, Её терпеливую грудь. Растёт в Волгограде берёзка! Попробуй её позабудь! * * * Фёдору Сухову Не потому, что я за всё в ответе, Не оттого, что я во всём права, Но всё, что ни случается на свете, На свой аршин я меряю сперва. И я не испугаюсь и не спрячусь, И я не из героев, а не трус. И я с неправды досыта наплачусь, Но всё равно до правды доберусь. И я, как ты, крута и своевольна: Умру – не отступлюсь от своего. Но кто бы ведал, как бывает больно, Когда ты прав, а рядом никого! Когда тебе больней и тяжелее, И подступает «быть или не быть», Я каждый раз тоскую и жалею, Что не тебя мне выпало любить. Что, о тебе печалясь и страдая, И наряжая в белое сады, Не женщина, а песня молодая Опять тебя уводит от беды. Ах, как тебе светло бывает с нею! И как она печальна и нежна! Но знаешь ты: она другим нужнее. И выпускаешь песню из окна. И нам ли плакать, что идёт по свету Единственная милая моя! Пусть кто-то злой сказал, что у поэтов Из глаз не слёзы – строчки в два ручья. Уж коли так, то пусть, горьки и долги, Берут исток у этих грустных глаз Не два ручья – две будущие Волги, Вдоль щёк твоих бегущие сейчас. Я выдумала, знаю, Волги эти. И ты не плакал. Знаю. Не права. Не обижайся. Просто всё на свете На свой аршин я меряю сперва. * * * Справилась я с этой трудной ношей Воля непонятная моя. Вот опять о том, что ты хороший, Дочери рассказываю я. Дочка рада! Дочка смотрит в оба. Ловит слово каждое моё! Видно, ей давно хотелось, чтобы Был отец хороший у неё. Только вдруг, как могут только дети, Говорит без страха и стыда: «Если папа лучше всех на свете, Почему ты грустная всегда?..» То ли больно, то ли стыдно стало, Что я дальше ей сказать должна? Я сказала: «Просто я устала, Потому что я всегда одна». Дочка брови сдвинула упрямо, На косичках дрогнули банты. Подошла ко мне. Прижалась: «Мама, Лучше всех на свете только ты». Гордость Я по утрам, как все, встаю. Но как же мне вставать не хочется! Не от забот я устаю – Я устаю от одиночества. Я полюбила вечера За то, что к вечеру доверчиво Спадает с плеч моя жара – Мои дела сдаются к вечеру. Я дни тяжёлые люблю За то, что ждать на помощь некого И о себе подумать некогда. От трудных дней я крепче сплю. Но снова утро настаёт! И мне опять вставать не хочется И врать, что всё наоборот: Что я устала от забот, Что мне плевать на одиночество. * * * Мне приходилось слышать часто Непостижимые слова, Что баба любит быть несчастной, Что баба муками жива. И не скупилась на ухабы Дорога долгая моя, Чтобы не раз обычной бабой – Простой, обманутой и слабой – Себя почувствовала я. Но всё упрямей с каждой мукой, Не отрекаясь от тоски, Овладевала я наукой Любить свободу по-мужски! И вот не бабьей, новой властью На волю вырвалась в пути! И уж ни счастья, ни несчастья Ты мне не можешь принести. Моё вино Песня Не вспомню бед, обид и вин, Упрёк не повторю. Сухих и, значит, лёгких вин Тебе не подарю. Пусть ночь пройдёт. И сто пройдёт. И где ты – всё равно Тебя всё ждёт, тебя всё ждёт Она, моё вино. Она не для того, кто слаб, Она крепка, чиста, Горька, как слёзы русских баб, Как их любовь, проста. Проста, горька и тяжела, И от неё – больней! Но уж какая б ни была, А ты вернёшься к ней. Тебя прошу не о любви, А только об одном: Её ты водкой не зови, Зови моим вином. А мне не нужно ничего. И даже всё равно – Чиста ли совесть у того, Кто пьёт моё вино. * * * Тише, годы! Всё-то в сердце свято. Тяжело и радостно – двоим. Вы похожи на того солдата, Мною наречённого моим. Всё смешалось. Ландыш шевельнулся На краю завьюженной земли. Я не знаю: это он вернулся Или это Вы ко мне пришли. Вам на плечи руки поднимаю – Сами руки падают назад: Это я впервые понимаю, До чего не дожил тот солдат. Потому беспомощно и строго, У кого хотите на виду, Я приду! И снова у порога, Как девчонка, губы отведу. Потому стоим мы угловато, Даже руки не соединим. Перед кем я больше виновата – Перед Вами или перед ним? Что было, то было Что было, то было: Закат заалел... Сама полюбила – Никто не велел. Подруг не ругаю, Родных не корю. В тепле замерзаю И в стужу горю. Что было, то было... Скрывать не могла, Я гордость забыла – К нему подошла. А он мне ответил: - Не плачь, не велю. Не ты виновата, Другую люблю... Что было, то было! И нет ничего. Люблю, как любила Его одного. Я плакать не плачу: Мне он не велит. А горе – не море. Пройдёт. Отболит. * * * Заблудишься, к ручью лесному выйдешь, Присядешь на лесине иль на пне, И сразу тропку из лесу увидишь, И всю себя увидишь в глубине. Исхлёстанные папоротником ноги. И руки от усталости дрожат. А годы, и обиды, и тревоги На самом дне, как камушки, лежат. И кто в ту глубину не заглядится – Себя не передумает над ней? Да только поздно: солнышко садится, Да и ручьи к закату холодней! ...Спасибо, жизнь: учила – научила! Такой ручей ты мне приберегла, Что я прошла и ног не намочила, А всё, что надо, разом поняла. Самой-то мне бы ввек не догадаться, Не подойди я к этому ручью, Что нету сил ни биться, ни сдаваться, Что время соглашаться на ничью. Как тихо! Ни тревог. Ни затемнений. Не плачут, не тоскуют и не ждут... Но раны от проигранных сражений Больней болят и медленнее жгут. Желание Уж я бы тебя попросила: Ни гордость, ни совесть – не в счёт. Какая-то чистая сила Не спит и просить не даёт! И вот я в трёх соснах – плутаю. И где не молчится – молчу. Не жду. Не зову. Не мечтаю. Но как перед смертью хочу: Пускай на беду работягам – Ребятам дорожных бригад,- Задует буран по оврагам, По балкам, как здесь говорят. Измает сугробами ноги, Рубаху пристудит к спине. И вот ты собьёшься с дороги! И вот постучишься ко мне! А я бы не крикнула: «Милый!» И не замерла на груди. А я бы тебя накормила. А там хоть трава не расти. * * * Ах, бабье лето – слёзы на полсвета, И горько хорошеют зеленя. Я не хочу, чтоб всё прошло, как лето, Но кто об этом спрашивал меня? И первый снег хозяйничает снова. И снегу не противится трава. А вот из песни выкинули слово, А песня эта всё-таки жива. Так что гадать: что не было, что было, Надеяться: что было, так пройдёт, Когда о том, что я тебя любила На всю Россию Зыкина поёт! * * * Я знаю мнения иные Литературных королей, Что мы, поэты областные,- Актёры для вторых ролей. Что дело самое простое – Быть первым там, где я живу. Что коль поэт чего-то стоит, Он всё равно сбежит в Москву! Москву ни вздохом не унижу! Мы все ей с юности верны. Москва – она в разлуке ближе, Да и видней со стороны. ...Спасибо, город мой, на этом: Что ты не слушаешь молвы И веришь мне, как тем поэтам Героя-города Москвы. Во всех ролях меня пытаешь И от меня всё больше ждёшь, Чего я стою, не считаешь И никому не отдаёшь. Ты мне – награда, и заданье, И партбилет, и зов «В ружьё!», Моё последнее свиданье, Мой хлеб и Болдино моё. Арбуз Михаилу Луконину Морозным ветреным снежком С утра хрустит базар. Старик накрыл большим мешком Тугой зелёный шар. Обтёр заиндевелый ус Озябшею рукой И закричал: «А ну, арбуз, Арбуз. Смотри, какой!» К нему - народ со всех сторон. Старик твердил: «Бери!» Но кто-то громко крикнул: «Он, Поди, пустой внутри!» И в тот же миг На этот крик, Как коршун, Кинулся старик. Сказал негромко: «Врёшь!» Сказал – и вынул нож. Как он успел? И как он смог? В какой зелёный круглый бок Ударил сгоряча? Но хлынул на снег алый сок! И всем почудилось: у ног Не снег, а золотой песок – Далёкая бахча. Арбуз лежал передо мной И сочен и багров, Как щедрый августовский зной Быковых Хуторов. Арбуз лежал, живым огнём – Огнём земли горя. И тихо таяли на нём Снежинки декабря. * * * Надежде Павловской Когда бы всё, что нам хотелось, Вершилось в жизни без труда, С лица земли исчезла б смелость, Которой брали города. И если б горькие ошибки Не жгли нам руки и умы, Считали б чистые улыбки Всего лишь вежливостью мы. А я за то, чтоб в жизни встретить И неудачу и грозу, Улыбку вовремя заметить, Припрятать вовремя слезу, Чтобы на каждом повороте Тревожный красный свет не гас! За то, чтоб в жизни и в работе Судьба не баловала нас. * * * Я этих слухов за моей спиной Не то чтобы ждала, но дожидалась: Ничтожество, проученное мной, Оно не зря ничтожеством осталось. Ну вот и ходят слухи стороной. Но не от них и горечь и усталость. Но ты зачем, мой старый, умный друг, Заметив, что я всё-таки страдаю, Заторопился, запрощался вдруг! Зачем ты мне сказал: - Предупреждаю!.. И я не сплю какую ночь подряд, Какой рассвет не ведаю рассвета Не потому, что люди говорят. А потому, что друг поверил в это. Журавли А. и Н. Мизиным Зима, как говорится, злится! Но где-то там, ещё вдали, Летят серебряные птицы, Седые птицы – журавли. Они летят дорогой длинной, Путём, не знающим конца. Упрямым клином журавлиным Они врезаются в сердца. И кличем, полным вешней новью, И каждой жилочкой в крыле, И той безудержной любовью, Которой тесно на земле! Они прошли такие дали, Они летели столько дней! Они, наверно, так устали, Что и не думают о ней. Они встречали снег и слякоть, Туманов липнущую сеть. Они поют – чтоб не заплакать. Они летят – чтоб долететь. И вдруг один вздохнул устало И начал падать тяжело. Но где-то рядом трепетало Родное серое крыло. И он схватил последним взглядом Цепочку вытянутых тел (А то крыло всё билось рядом!) И не упал. И – долетел. ...Они летят по всей России, Седые птицы – журавли. Их треугольники косые Весь белый свет пересекли. И перед первым снегопадом В тугую синь взовьются вновь. Они всю жизнь летают рядом, А это – больше, чем любовь. * * * Я всё ещё не веря, не мигая, На тот перрон негаданный смотрю. Ещё есть время. Крикни: «Дорогая...» Не говори: «За всё благодарю!» Неужто это называют силой, Чтоб, как на свечку, дунуть на зарю, Сломать крыло родному слову «милый», Живой любви сказать: «Благодарю!» Прости. Не упрекаю. Не корю. ...Я всё ещё на тот перрон смотрю. Я всё ещё тебе не верю. Милый. * * * Всё падает, падает с неба, Пуржит и пуржит на ходу. Давно уже не было снега Такого, как в этом году... Дороги, кусты и заборы Заносит за десять минут. Его проклинают шофёры, Его трактористы клянут. На хлопья, летящие с неба, Глядят, как на злого врага. Но знают: к высокому хлебу Высокие эти снега! ...Всё падает, падает с неба, Дороги в узлы завязал. Давно уже не было снега Такого, чтоб за сердце взял! Чтоб так серебрился лучисто, Чтоб так замирало в груди – Тревожно, и больно, и чисто, Как будто вся жизнь впереди. КНИГИ СТИХОВ МАРГАРИТЫ АГАШИНОЙ (Библиографическая справка) «Моё слово». Москва, «Молодая гвардия», 1953. «Бабье лето». Сталинград, книж. изд-во, 1956. «Сорок трав». Москва, «Советский писатель», 1959. «Стихи о моём солдате». Волгоград, книж. изд-во, 1963. «Растёт в Волгограде берёзка». Волгоград. Н-Волжс. книж. изд-во, 1968. «Не просто женщине живётся». Москва, «Советская Россия», 1968.