Люди загомонили:

— Не-е-ет, брат, война — она все одно в печенках у каждого! Что это про второй фронт ничего не слыхать, товарищ Шумихин?

Шумихин не успел ответить — парень рубанул ладонью над пламенем костра.

— А его не будет! — мрачно и убежденно сказал он. — Не будет никакого второго фронта, не чудите, братцы!

— Как так не будет? Чего мелешь? — снова ощетинился Шумихин.

— Да так, не будет — и все тут. Кругом — одна заграница. Собака собаке лапу не отдавит, известное дело. Потому я и забочусь о пропитании, что нам не одну осину еще сглодать придется, не одну вышку построить. И вопрос так раздваивается: либо вышки строить, либо копыта на сторону откинуть!

Разговор так и не получился. Когда уходили с площадки, Шумихин выругался и сказал Николаю:

— Ох и неорганизованный народец! Откуда их, таковских, и брали? Как на подбор!..

Николай ничего не ответил. Он молча смотрел за черту ельника, откуда доносилась девичья песня. Там крылатился дым, по временам грохотал трактор — там шла работа. Расчищали площадку второй буровой. Но кто эту вторую вышку будет строить?..

Обхватную пихту когда-то свалило ветром. Острые, обломленные ветки, словно якоря, вонзились в землю. Сверху все опутал густой подлесок, а зима укрыла пихту толстым покровом снега, и получился высокий вал — попробуй перешагни!

Пихту откопали деревянными широкими лопатами к концу смены, когда Кате казалось уже, что норма выполнена. Песни в это время уже не пелись, шуток стало меньше, тянуло к костру. Катя оценила усталыми глазами толщину пихты и густоту обломанных клешнятых сучьев и отступила. «Это на завтра, на закуску…» — подумала она и пошла замерять рулеткой расчищенную площадь. Ей помогала Дуська Сомова, знатный лесоруб. Остальные окружили костер, сушили рукавицы, устало вздыхали и ждали конца смены.

Подсчитанное удивило и огорчило Катю. Бригада, оказывается, едва-едва дотянула до половины нормы. Дуська только усмехалась тугими губами:

— А ты что думала, бригадирша? Рекорды хватать с первого дня?! Рановато!

Катя собралась было поднять девчат, чтобы убрать окаянную пихту, распилить ее на бревна, сунуть в костер — прибавилось бы еще полсотни квадратных метров. Но Дуська усовестила:

— Не смеши людей, Катюха! Сноровку заимеешь на новом деле, потом натянем, что не доделали сразу! Не забудь: нам еще два километра до барака топать!

Катя подчинилась. Она шла домой в толпе усталых, присмиревших девчат, и ей казалось, что кто-то ударяет ей сзади под колени, подлаживаясь к каждому шагу поочередно. Ныли плечи, и ломило спину.

Очень трудно было не пасть духом. Нынешнюю жизнь нельзя было даже сравнивать с той, давней работой на стройке, о которой с тайной гордостью любила вспоминать Катя. Здесь девчата встали лицом к лицу с тайгой, и всю тяжесть положения не могли облегчить ни залихватские песни у костра (когда от усталости красиво дрожат голоса), ни белые наволочки невероятно взбитых подушек в общежитии.

Обедали торопливо. Жиденький суп и каша из сечки — все это было даже не едой, а жалким суррогатом для поддержания сил, и все. А пищу нужно было проглотить как-нибудь поскорее, чтобы утолить голод и не возбуждать здорового аппетита. Хлеб — другое дело! Ломтик ржаного, пополам с овсяной мукой, хлеба можно поджарить на раскаленной плите, грызть его как сухарь, продлить удовольствие. Сухарь издает чудесный запах, вкусно похрустывает на зубах. Это лакомство! Но его так мало…

И после обеда — в какие-то семь часов вечера! — нестерпимо хочется спать. По-прежнему ноет спина, болят тяжелые грубые ладони (недаром парни из первого барака вчера называли руки «грабками»).

«Выпустить стенгазету… Выпустить обязательно!» — твердила мысленно Катя на разнарядке, заполняя рапортичку скучным и обидно незначительным текстом. Весь нынешний подвиг бригады уместился в одну прозаическую строчку… Катя расписалась без всякого завитка (не хватило сил!) и собралась было уходить, когда Николай случайно упомянул фамилию Опарина.

— Какой Опарин? — испуганно спросила Катя. — Наш, из Лаек?

— Не знаю, ваш ли… Илья Опарин, парторг участка. Завтра вы в его распоряжение всей бригадой, — ответил Николай.

Катя схватила ушанку и вышла из кабинки начальника. В своем бараке она, не раздеваясь, прилегла на кровать. Лежала молча, заломив руки под голову, смотрела в потолок.

— По-солдатски устроилась? — с ехидством спросила Дуська.

— Я встану еще… — вяло пообещала Катя.

— Героиня! Зачем это?

Катя закрыла глаза, сказала будто с чужих слов, не свое:

— Надо нам со стенгазеты… общественную работу начинать…

Дуся засмеялась:

— Так и есть, в героини настропалилась! Да кто читать-то ее, твою газету, будет?

Катя наконец пришла в себя, поняла, о чем шел разговор. Приподнялась на локоток:

— Что ты мелешь, Дуська?

— А то, что некому ее читать! У тебя глаза слипаются, а другие из железа, что ли? Ты, если комсорг, не о бумажке думай, а о деле! Как людей устроить, как им работу облегчить! А то — стенгазета! Это потом, когда в бухгалтера все выйдем, может, и проявится охота ее читать.