1. В позу зародыша сворачивается душа,не хочет мешать, но мешает дышать,вынуждает тело слоняться без дела,разглядывать ночь в беспробудных окнах.Ночь, по-стариковски ссутулившись на скамейке, мокнетпод проливным дождём.Всё сейчас параллельно, как рядом стоящий дом.Пусто, поэтому — о пустом.Поговорим.Конечно.Когда-нибудь, после всего,я расскажу тебе, кто приходит из тьмы кромешной,и с чего начинается волшебство,и какие холодные пальцы у чуда,и что оно отбирает для роста.Но это после.Сейчас я остров.Маленький остров.Коралловый дом. Атолл.Обними меня, если можешь.Час темноты пришёл.2. Это слово, похоже, из птичьего языка,нами ухудшенное слегка —хотя, возможно, и напрочь испорченноеосевой согласной, угрюмой и быковатой.Сам посуди: начало поёшь, а упрямицу в корчахвыталкиваешь на свет — «б!».Завершающий слог получается смятым.Бьются с досады блюдца.Верят, что к счастью.Птицы над нами смеются,заходятся в трели: «Лю-лю, лю-лю!».Будем как птицы?Поздно.Август идет к нулюзаморозков ночных медленно.Неуклонно.3. Сорван двадцатый лист. Близится листопад.В кружеве тёмной ржи мелко дрожат каштаны.Выйдешь не с той ноги, мыслится невпопад,и на душе пустой — тянет.В общем, за пустоту. Все началось с неё,вот и во мне она — тягостна и законна.Вьёт к холодам гнездо, вьётся тугой змеёй.Не воздевай копьё, конник.Это не тот соблазн — и не соблазн совсем.Это всего лишь смерть важных когда-то смыслов.Даже нагорный смысл — если лишить лексем —падает в пустоту....Кружево: свет сквозь листья.
О ДРОБЛЕНИИ ТЩЕТЫ
1.В природе вещей и физических телзаложен предел и белковый распад.2. Колодезный ворот тоскливо скрипело том, что в работе такой почернел,и, охая влажно, срывалась назад,в опасную темень, в лягушечью стынь,вода из дырявого чрева ведра,а где-то, укрытый в седую полынь,полёвкам звенел сиротливо «динь-динь»бубенчик, потерянный мною вчераи в голос оплаканный — разве в пять летиначе выносится горечь потерь?Но страшный, пузатый, прадедов буфет,хозяин сервизов, хранитель конфет,артритом затёкшую тёмную дверь,проникнувшись горем моим, отворял,и падала манна: подсохший ириси «Взлётных» стекляшечный минерал.3. ...Но всякий, кто вырос, уже опоздал.4. Познав суть строительства биссектрисиз центра угла, постигаешь процессдробленья тщеты на сомножество дел,возводишь раёк из кустистых драцени самообмана, забыв, что в конце —белковый распад и слепящий предел.
ПИСЬМА ДРЕВОТОЧЦА
1. Ходов твоих причудливая сетьвсего лишь продвижение по кругу:яйцо покинув, в зиму умереть,ожить, когда земля поддастся плугу,и вгрызться в плоть, и пить древесный сокв беспечности слепого паразита,окуклиться, оставив узкий выход,и, изменившись, выпорхнуть в свой срокв огромный мир, на яблоко похожий.Не мне судить тебя — под тёплой кожейя тоже червь, грызущий вечный смыслот яблока познания до мрака,но, зряшность превращения оплакав,бессмысленность свою мне вряд ли смыть.2. Клинопись, первичный иероглиф —не с твоей ли азбуки, червяк,человек, горилльский лоб нахохлив,принципом подобия набряки родил однажды строй убогийразномастных, свернутых, кривыхлиний, означающих дорогу,зверя, что, замученный, затих,племя остающихся зверями,но уже принявших беглый ген...Бег по кругу...Жажда переменда пребудет, древоточец, с нами.3. В бессонный час любой сторонний звуксоставит не компанию, так дело.И вот он — начинается несмело,как шепот неприкаянных теней,но прирастая, как зеленый лукна светлом подоконнике в апреле,становится назойливей, больней,захватывает мысленные мели,и я уже не думаю о нём —не звуке, в смысле, а о человеке —я слушаю, как тяжко дышит дом.Размеренно хрустит древесный крекер,и счастлив шашель жрать немой покой,поскольку счастье всякое имеетпродление в лишённости чужой.И это ест меня, а шашель — двери.4. Я не знаю, что пишешь ты, бык, пожирающий дерево,на коре, что утратила связь с обнажённым стволом.Я в печатное слово до этого месяца верила,а теперь не читаю, не вижу, не слышу.С очищенным зломперемешано вечное — хмель от такого смешенияуравняет с богами, но позже похмельная мутьнизведёт до зверей.Ни к чему...Не в готовом решенииоткрывается путь.Я б хотела уснуть,но ста лет будет мало...Так тягостно, тошно мне.Круг замкнулся, и к точке исходной съезжается рать....Улетай, убегай, уползай в своё тёмное прошлое,фессалийские дети тобой пожелали играть.
MANIA
Слышишь? От этого ветра впору сойти с ума —воет в трубе иерихонской трубою, рвётся в дома,играет на натянутых нервах, расшатывает основы.И без того каждый пятый в городе Энске уже поломан,каждый четвертый готов подсесть на стакан,каждый третий непросыхающе пьяни живёт, не приходя в сознание.Нарастает мания.Я боюсь пересечься взглядом с каждым вторым(мерещатся ревущие варвары, полыхающий Рим),поэтому изредка прячусь за первым встречным,не объясняя себя, мимикрируя, отрекаясь от дара речи.Тщетно.Я в каждом из них, и каждый из них — во мне.Все мы — на дне,и не важно вовсе, что я читаю на этой неделе.Каждого из условно живущих почти доелиголодные псы — безумные дни нового века.Время летит к исходу, из наскреблённого по сусекамсобираются крошки — а жизнь до сих пор не почата.Выхожу без перчатокв подъездное междумирье,не держась за перила, спускаюсь в ночь,ни-чья-не-мать, ни-чья-не-дочь,уже не женщина, ещё не тень.Боги, потерявшиеся в темноте,аукаются, зовут друг друга глупыми именами:нерргааал, анууубииссс, калииии...Ветер, вгрызаясь в слова, смыслы разносит в клочья,подбрасывает обрывки и хохочет, хохочет,глядя, как лихорадочнообломком ветки на застывающей глине я записываюто, что давно мертво и заведомо обессмыслено.
РАССМЕШИТЬ БОГА
То ли спишь, то ли снишься кому-то,то ли в чьём-то романе живёшьперсонажем разменным...Укутай,мой творило, в цветистую ложь,расскажи лабуду о прекраснойи в веках неразменной любви,торжество гуманизма отпразднуйда моих мертвецов оживихоть на пару страниц — я успеюдосказать, допонять, дообнять.Ну вот что тебе стоит, кощею,процарапать в листе благодать!...Увлеклась, безрассудная буква.Преклоняюсь, молю, трепещу,хоть и ты не всесильный как будто,да и я из прощученных сук, —помнишь, сколько их было, уползших,поначалу зубастых зверей? —но стило твоё давит всё большепо податливой глине моей.***Родишься глиной и станешь горломс отнорком тёмным для снов души,и будешь в радости или в гореслова несказанные душить —поскольку жить тебе чьей-то песней,поскольку чувствовать на излом.Здесь мир конечен, здесь дышит бездна,здесь каждый строит непрочный дом,и всё, что видишь, — туман и морок,а всё, что слышишь, — обман вдвойне,и дремлет разум, и носят шорывсе те, кто вечность живут во сне.А ты им шепчешь помимо воли(ведь воздух в трубке уже не твой)слова, в которых в достатке боли, —и налетает жужжащий ройна пир эмоций, на праздник страсти,на горький чувственный беспредел.В них — жажда крови, их бог — схоластик,в них память тёртых белковых тел.И ты поёшь им, и ты им служишь,поскольку горлу — не выбирать.Но скоро время раздаст беруши,чем явит малую благодать.Тогда поверишь, что всё проходит,как мимо мира — неспящий бог,и, прогудев на прощальной ноте,умолкнешь следом, его манок.***Я не флейта твоя, я вообще не твоя, господь.Я уже не имею формы, не помню рук,что меня, не спросив, беспристрастно вдавили в плотьи отправили быть на таком продувном миру.Отпусти меня, господи, может быть, отойдяот твоих ожиданий, я что-то ещё пойму.Я пишу эти письма ушедшим путём дождя,понимая, что канут камнем в твою суму.Богоборица, дурочка, язва на языке,разодетое тело, носимое невпопад...Если спросишь: «Кем полнишься?», я открещусь: «Никем».Потому что не верю, что ты пощадишь мой сад,потому что я помню, боже, как ты ревнив,потому что я знаю тяжесть твоей любви.Я впишу тебя, господи, в этот никчёмный миф —отпусти меня только, а сам в нём — вовек живи.***Кажется, кончится воздух, если не будет слова, —и слово приходит, покачиваясь слегка,готовое рухнуть оземь или улечься в основуновой религии всех оставленных в дураках.— Здравствуйте, — говорю, — слово, мне бы немного богаили же многобожие — ну, какой ни есть пантеон...Усаживаюсь на пятки, приученная хатха-йогойк терпению. Через пять тысяч ударов сердца слово являет стон:— Надоели, — бормочет, — одно и то же, одно и то же:дай-подай-поднеси-на-блюде-спаси-выведи-просвети!И норовит, понимаешь, каждый — с посконной рожей! —да в высокий стиль!До тебя взывавший: седые муди, а желал лишь глорию мунди,никак не меньше, какой уж там компромисс!Ничего, сговорились быстро — укоренился в грунте,и расти ему над собою — но не вверх, а вниз.А тебе чего не хватает в этом странном прекрасном мире —смотри, рассыпные звёзды, ковыльные степи, кисельные, блин, моря?На тебе, — говорит, — буквы, числом четыре:помучайся ты, как я!И сижу с той поры я, сложившись, как бедный Будда,в тор триединый. Свет бесконечного днямёдом течёт с потолка.В миллионный раз комбинирую буквы,надеюсь пока на чудо,но вечность — нет, она не верит в меня.
ДЕРЕВЕНЕЮЩИМ ЯЗЫКОМ
Вот и ходи, руки скрестив, не смотри в глаза,гнутой сосны ненужней, бездомней ветра.Полнясь таким тяжёлым, что не сказать,вряд ли догонишь осень в кричащих гетрах.Время такое — рыжее, злое, нодело не в нём, не в ней и ни в ком, по сути.Падай. Для точки опоры первично дно.Ритмы рассыпались, есть только ритм ходьбы,рифмы истлели, остался лишь образ речи.В левом кармане — жвачка, а в правом — пыль. Инструментарий скудный, но человечий.Падай же, в самом деле, к чему тянуть.В каждом финале прячется точка роста.Нужно принять цикутную тишину —после будет просто....Жадно, залпом, как пьют давно желанную женщинуили же чашу мира накануне всеобщей смерти...Как же много лишнего о себе намерещено,только сейчас понимаешь. Вертитчья-то рука волчок, ты — юла, нет — слово «юла»,нет — прообраз слова, уже не важно какого.Хочешь, будешь пчела?А хочешь, стрела?А хочешь...Словом,решай сама, куда лететь, о чём звенеть,кого ублажать, за что умирать. Пробуйвсё с начала, зная, что рядом всегда не те,но сложное не даётся просто — хотя бы для того, чтобы......застыв от октябрьских объятий прийти в себя в темноте/чей это мир какой на дворе век как выглядит дом?/для нового слова на карте нёба дорогу прокладываядеревенеющим языком.***То ли кризис среднего всеми лапаминаступил на маленькую меня,посчитав огрызком особо лакомым,то ли это время пришло менятьдашь на дашь по курсу большой усталости, —но прижал к земле атмосферный столб.По утрам зеркалится взгляд безжалостныйи встает ошую двугорбый долг.«Запасайся, — шепчет, — водой терпения,впереди нелёгкие времена».Одесную — пусто. Кокетство с теменьюможет даже ангела доконать.Но, надев пальто, нацепив улыбку,принимаю правила общежи...Житие моё, как обычно, зыбко,пролетаю цели и этажи.И летит мне вслед остроклювой птицейтень от авторучки/пера/стило,чтобы сделать буквой, вживить в страницу:навсегда, бестрепетно, набело.***Медленна речь деревьев — слово рождают век,пишут зачатки буквы в хрупких прожилках листьев.Что мне их письменность, я полустёртый следдревнего бога, обрывок неясной мысли,слог незакрытый, стило без густых чернил....Увлажнённый спил —ток вязкой крови, сплетения тонких веток,жажда корней и потребность тянуться к свету —дрожь умирания.Шелест плакучих ив.Мне ли читать летописи листвы —путь от облаток почки и до полёта?Мне бы снять обручи с маетной головы.Гадость моя, гемикрания, что ты:чёрная зависть ближних, недобрый взгляд,метка по роду, расплата за мелкотемье?...Темень кромешная. В ней, хороня, храняткорни, истоки, смыслы, секреты, семя.Душно на сердце.Тешится суть-змея:платьица, ботики, сумки с питоньим принтом.Я разлюбившая и не люби... Мояправда теряется в мыслимых лабиринтах.В почве настывшей едва ли что прорастёт —в возрасте сбора преступно родить фантомы.Всякий зачаток несёт в себе зрелый плод,каждое яблоко почву и корни помнит.В целом, всё к лучшему, хоть разложи И-Цзин:лёд обратился в жидкость в прозрачных слизнях,тянутся в схронах жабы, свистят скворцы.Март. Плюс двенадцать. Вечер. Начало жизни.
ВЕСЬ ЭТОТ ДЖАЗ
Ладонь к ладони стремится... Согреться хочется,но не жду, чтобы ты объял моё одиночество —в нём так много звёзд и меня, что два мира ты просто не вынесешь,будь хоть трижды Атлант...Талант любить рождается с человеком,но поиски самой чистой воды и вхождения в новые реки отбирают это тепло.Впрочем, прошлое утекло туда,где время неспешно, где темна вода,где беда, помноженная на беду, бормочет в сумеречном бреду нескончаемые молитвы.Хвала оккамовой бритве — я отсекаю лишнее.Прошлое — прошлому, пусть само хоронит своих мертвецов.Ладонь — к ладони. Не нужно слов,если есть губы, знающие секретпродолжительного поцелуя.Полутьма, царящая в мире малом, волнует,но свет с тобой, свет во мне...В тишине говорят руки, отвечают тела. Действительность, отражённая в зеркалах,возвращается чудом,в котором я всегда буду потенциальным открытием.Будущее прядётся нитяминеутомимых парок, и в общем его полотне,во всяком новом, пока не проявленном дне,мы вплетены в узор мироздания,как в небо — птицы,до тех пор, пока ладонь к ладони стремится...***«В квантовой теории всё, что не запрещено, обязательно происходит»Всё, что не запрещено, обязательно происходит.Давай рискнём не ограничивать момент обретения чуда рамками.Пусть себе время, проходя, по асфальту подошвами шаркает —сентябрь в последние дни категорически безысходен.Пусть себе, пусть... Грусть — грустящим, журавлям, как водится, клины.Нам же, пожалуй, «немного солнца в холодной воде»,и парк дремотный, который наполовину раздет,и твоя ладонь, лёгшая мне на спину.Мы оба знаем, что будет позже — позже будет отнюдь не поздно,ведь преимущество среднего возраста в том, что время можно не торопить.Всё, что не запрещено, постепенно собирается из крупиц —и превращается в мир для двоих или, нередко, — в звёзды.Говори... Что угодно — мне важно тебя слышать,как тебе важно накручивать на палец шёлком текущую прядь оттенка выспевшего каштана и на мои ладошки дышать.Вечер на нашей стороне — не торопясь, подбирается ближе.Всё, что не запрещено, обязательно происходит.Собственная вселенная подчиняется законам, придуманным для двоих.Значит, в едином ритме двух тел, доверчивых и нагих,момент обретения чуда предсказуемо бесповоротен...***И ночь придёт, и будет ночь черна,в саму себя до дна погружена,и звёзды скроют облачные бельма,и запоют огни святого Эльмана низкой и опасной частоте,танцуя на антеннах дальней связи,на мёртвых люстрах, на обломках стен,на яростных сплетеньях бренных тел,а после нас накроет белой бязьюзабвения и мелкого песка.Да, так мы возвращаемся к истокам.Вот голос мой, а вот моя рука.Я буду петь. Держи меня под током.Весь этот джаз закончится ничем,и мы никем закончимся, но всё жепройди меня, как самый главный обжиг,открой меня так, как другой не сможет,услышь меня в смешении фонем,узнай меня за жадным поцелуем.Весь этот джаз... Я буду. Будешь ты.И мир потом придёт из пустоты,и ночь придёт, и будет... Аллилуйя.
