Вспомним, что в основном опыте ребенок для правильного решения задачи должен правильно абстрагировать признак цвета, но сама эта абстракция производится благодаря направлению внимания, полученному от указывающих знаков. И вот указание, приводящее в движение абстракцию, и является, по-нашему, психологической моделью первого образования значения слова. Примечательно и то, что значки помещены только на двух чашках, и, когда ребенок вскрывает потом все остальные, он уже как бы распространяет полученное значение, обобщает его. В контрольных опытах с ребенком трех лет, который видит все это, синие = «+», и на одной из них наклеена темно-серая бумажка, черные = «-», и на одной из них наклеена светлосерая бумажка, ребенок выбирает синюю, мотивируя: «Вот эту, потому что там (показывает на другую) черная». Правильный выбор, таким образом, оказывается случайным, и для ребенка бросающимся в глаза черным цветом крышки заслоняется наклеенный на нем светло-серый знак.

Ребенок начинает выбирать по абсолютному признаку серого. Во все последующие дни ребенок обнаруживает то же самое: из темно- и светло-серого выбирает правильно темный, но из темно-серого и черного выбирает серый, т. е. дает реакцию на абсолютное качество цвета. Нам думается, что эти опыты проливают свет на процессы образования произвольного внимания у ребенка. Мы видим, что процессы абстракции в данном случае являются процессами, которые непосредственно вытекают из правильного направления внимания.

Элиасберг, ставивший подобные опыты, указывает на то, что выбор в его опытах, требующих абстракции, не похож на опыты Кёлера с выбором, потому что наглядный признак, именно цвет, не остается в его опытах постоянным. Признаком становится каждый раз новый цвет, и все своеобразие этой операции заключается в том, что оптически наглядный признак становится в процессе выбора знаком. И знаки независимо от качества этого знака — белый и черный, красный и синий, серый и желтый — одинаково могут выполнять одну и ту же функцию [145] .

На основе этого Элиасберг определяет внимание как функцию указания. «Воспринимаемое, — говорит он, — становится указанием другого восприятия или невоспринимаемого». Знаки и значения могут быть вначале совершенно независимы друг от друга, и указание тогда есть единственное отношение, существующее между ними. Или они могут стоять друг к другу в отношении образования по сходству или символическому подобию.

Н. Ах также подчеркивает многие моменты указания и направления внимания, которые приводят к образованию понятий в его опытах. Мы увидим дальше в учении о понятиях, что действительно слово, при помощи которого образуется понятие, появляется первоначально в роли указателя, выделяющего те или иные признаки в предмете, обращающего внимание на эти признаки. Слово, говорит Ах, для нас есть средство направления внимания.

Имя или слово является указателем для внимания и толчком к образованию новых представлений. Если словесно-моторная сторона повреждена, как, например, у раненных в мозг, страдает и вся функция в целом. В другом месте Ах говорит еще решительнее: «Большое значение имени или знаков заключается в том, что они являются указателями для внимания. Они являются толчком, побуждающим ребенка к образованию новых представлений» [146] .

Ах совершенно справедливо указывает, что слова являются, следовательно, как бы вехами, которые формируют социальный опыт ребенка и заставляют двигаться его мысль по уже проложенным путям. Так же и в переходном возрасте, по его мнению, под влиянием речи внимание направляется все больше и больше в сторону абстрактных отношений и приводит к образованию абстрактных понятий. И для педагогики, говорит он, имеет величайшее значение употребление языка как средства направления внимания и указателя к образованию представлений. Со всей справедливостью Ах указывает на то, что вместе с представлением о направлении внимания при помощи слов мы выходим за пределы индивидуальной психологии и попадаем в область социальной психологии личности.

Мы с другого конца подошли к утверждению Рибо, что произвольное внимание — явление социологическое. Мы видим, таким образом, что процессы произвольного внимания, направляемые речью, первоначально являются, как мы уже говорили, скорее процессами повиновения со стороны ребенка, чем процессами господства.

Благодаря языку взрослые руководят и направляют внимание ребенка, и только благодаря этому сам ребенок постепенно начинает овладевать своим вниманием. И поэтому, думается нам, прав Ах, когда он под функциональным моментом слова, как указывает Элиасберг, разумеет социальный момент общения.

Согласно теории Элиасберга, ребенок уже в самые ранние годы своей жизни охватывает огромное множество отношений, связей и развивает их в правила поведения. Со всей справедливостью Элиасберг указывает на то, что первоначально функции мышления оказываются здесь в широкой мере независимыми от овладения речью. Но дальнейшее развитие этой функции, именно отделение отношений от их носителей, перенос на новые признаки, зависит от языка. У безумных, однако, мы наблюдаем словесную формулировку, констатирующую отношения, при отсутствии функции указания. И наоборот, между словесной формулировкой и мысленным разрешением задачи нет никакой внутренней необходимой связи. Под вниманием в узком смысле этого слова этот автор понимает только степень ясности переживания и, конечно, не обнаруживает непосредственной зависимости всей операции от этой функции.

Но если внимание понимать объективнее и шире как психофизиологический процесс в целом, станет очевидно, что оно является решающим для всей операции, взятой в целом. Указание стоит в начале направления внимания, и замечательно, что человек выработал как бы особый орган произвольного внимания в указательном пальце, получившем в большинстве языков свое название именно от этой функции. Первые указки являлись как бы искусственными указательными пальцами. Мы видели в истории развития речи, что первоначальные наши слова играют роль подобных же указаний для обращения внимания, поэтому историю произвольного внимания следует начинать с истории указательного пальца.