Там уже лежали несколько предметов.

Когда Нильссон вышел из дома, солнце уже висело над верхушками деревьев, освещая незамысловатую террасу. Сухой бриз шевелил гамак, и стало понятно, что на дороге будет пыльно. Очень пыльно. Нильссон осмотрелся в поисках мальчиков. Они исчезли. Или спрятались. Однажды он нашел их под пледом. Приняв их за прокравшегося в дом варана, осторожно отодвинул одеяло.

— Что вы тут делаете?

— Играем в варанов!

Держа сумку в руке, мужчина сел на квадроцикл и отправился в Кабуйю — соседнюю деревушку.

Он ехал к другу.

Дома бывают разные, и такие, и сякие, но дом Боскеса — особенный. Он строился в единственном экземпляре. Изначально это была деревянная рыбацкая хижина, построенная отцом Боскеса в незапамятные времена. Две комнатки. Семья Родригесов голодала, и после появления каждого следующего ребенка Родригес упорно расширял жилище. Когда запасы древесины иссякли, отец начал, как он сам говорил, импровизировать. Строил из подручных материалов. Из металлических листов, ламинатной доски и всевозможных сеток. Иногда из прибившейся к берегу древесины и из частей списанных рыболовных судов. Нос судна папа Родригес припас для себя. Нос представлял собой расширение с южной стороны дома, куда Родригес-старший с трудом мог пропихнуть свое тело и забыться, попивая плохой или не очень плохой ликер и читая Кастанеду. Уж таков был отец.

Время шло, и в доме остался лишь Родригес-младший, Боскес. Его ориентация оставила его без потомства, а последний любовник умер несколько лет назад. Сегодня Боскесу семьдесят два, и он много лет не слышит цикад. Но друг он по-прежнему хороший.

— Что я должен сделать? С сумкой? — спросил Родригес-младший.

— Ты должен отдать ее Гилберто Лувизио.

— Но он же полицейский!

— Вот и хорошо, — ответил Дан Нильссон. — Я ему доверяю. А он — мне. Иногда. Если я не вернусь сюда до первого июля, передай ее Лувизио.

— Что он с ней будет делать?

— Он позаботится о том, чтобы она попала к шведским полицейским.

— Каким образом?

— На бумаге внутри все написано.

— Хорошо.

Боскес налил Нильссону немного рома. Они сидели на том, что из-за отсутствия подходящих строительных терминов именовалось верандой, в передней части необычного дома. Нильссон уже смыл заметный слой дорожной пыли теплой водой. Отогнав насекомых, он поднес ром ко рту. Дан, как известно, был очень скромным человеком, поэтому Боскес удивился просьбе достать ром. Теперь он с любопытством наблюдал за большим шведом. Ситуация необычная. Не только из-за рома, но и из-за поведения шведа в целом. Боскес познакомился с ним сразу после его появления здесь. Нильссон снимал дом сестры Родригеса в Маль-Паисе и позже приобрел его. Так началась их долгая и близкая дружба. Ориентация Боскеса никогда не влияла на жизнь Нильссона, их общение лежало в другой плоскости. Боскесу импонировало отношение шведа к жизни. Сильно импонировало.

Нильссон не относился ни к чему как к должному. Боскес тоже. Разные обстоятельства научили его осторожно обращаться с тем, что он имел. Все можно потерять в одно мгновение. Радуйся тому, что есть, потом этого может не быть. Как Нильссона. Сейчас он есть. И это хорошо. «Скоро его, возможно, не будет», — пришла вдруг Боскесу мысль.

— Что-то случилось?

— Да.

— Хочешь рассказать об этом?

— Нет.

Дан Нильссон встал и посмотрел на Боскеса:

— Спасибо за ром.

— De nada. [11]

Нильссон все стоял перед Боскесом, достаточно долго, чтобы тот почувствовал необходимость встать и обнять гостя. Объятия длились совсем мало — так прощаются многие мужчины. Необычным было то, что Боскес с Нильссоном никогда не обнимались прежде. И никогда не обнимутся снова.

Одноглазая Вера была обладательницей радио. Этот маленький приемник с антенной и прочими деталями она нашла на помойке на улице Дебельнсгатан. С разбитым корпусом, но работающий. Теперь Вера и компания сидели в парке Гласблосарпаркен и слушали «Радиоскугга» — собственную часовую передачу бездомных, выходившую раз в неделю. Сегодня в программе говорили о последнем нападении. Несмотря на помехи, все понимали, о чем шла речь. О Бенсемане. О Trashkick. И о том, что по городу разгуливают садисты и ищут новых жертв. Среди бездомных. Чтобы избивать их и публиковать видео в Интернете. Незавидное положение.

— Нам нужно действовать сообща! — выкрикнула Мюриель.

Затолкав в себя что-то расслабляющее, она решила взять слово. Пярт и четверо других, сидевших на скамейках, посмотрели на девушку. Действовать сообща? О чем она?

— Что значит «сообща»?

— Держаться вместе! Чтобы никто не оставался один, а они не могли наброситься… на одного…

Почувствовав на себе взгляды, Мюриель тут же понизила голос и опустила глаза. Вера подошла и погладила ее по всклокоченным волосам.

— Хорошая мысль, Мюриель. Нам нельзя ходить поодиночке. Когда мы одни, мы боимся, и они чуют наш страх. Они как собаки. Вынюхивают испуганных и бьют их.

— Ты права.

Мюриель чуть приподняла голову. Раньше бы она не отказалась от такой мамы, как Вера. Мамы, которая гладила бы ее по голове и защищала от сующих нос не в свои дела людей. Такой мамы у нее никогда не было. А теперь слишком поздно.

«Почти для всего слишком поздно», — подумала Мюриель.

— Слышали, что копы создали группу, которая будет охотиться на этих сволочей?

Вера обвела присутствующих взглядом. Двое кивнули. Совершенно без энтузиазма. Люди на скамейках имели собственный опыт общения с копами, в прошлом и в настоящем, и опыт этот не давал особого повода для радости. Никто и доли секунды не верил в то, что полицейские уделят бездомным больше времени, чем того требовала общественность. Они знали, на каком месте в шкале приоритетов располагались, и место это было далеко от вершины. И даже не на дне. Их проблемы болтались где-то на оборотной стороне салфетки, которой Руне Форс вытирал рот в закусочной.