Пока Одноглазая Вера переводила дух, Йелле воспользовался моментом, чтобы незаметно зевнуть. Вера не любила, когда зевали посреди ее речей.

— Представляете? Передо мной стоят три мужика, выросшие в архивных шкафах пятидесятых годов, и посылают меня к чертям! И все потому, что несколько перекормленных идиотов будут тренировать свои жирные задницы прямо на моем доме! Представляете, как я взбесилась?

— Ага, — выдавила из себя Мюриель.

Голос у нее был надтреснутый, высокий и резкий; без дозы она обычно не вступала в диалог.

Вера поправила редкие рыжеватые волосы и продолжила с новой силой:

— Но суть не в какой-то там дебильной дорожке, а в тех, кто выгуливает здесь своих мелких лохматых крыс и думает, что в их выпендрежном районе не место таким, как я! Я просто не вписываюсь в эту холеную реальность! Вот в чем дело. Плевать им на нас с высокой колокольни!

Бенсеман немного подался вперед:

— Слушай, Вера, может, они…

— Идем, Йелле! Вставай!

Вера сделала пару приличных шагов и взяла Йелле под руку. Мнение Бенсемана ее совершенно не волновало. Йелле встал, пожал плечами и побрел за ней. Куда, он сам точно не знал.

Бенсеман поморщился. Веру он знал как облупленную. Слегка дрожащими руками зажег мятый окурок и открыл банку пива. Услышав звук, Арво Пярт оживился:

— Веселье сейчас будет.

У Пярта были эстонские корни и особая манера речи. Мюриель посмотрела Вере вслед и обернулась к Бенсеману:

— Все-таки мне кажется, она во многом права — того, кто не вписывается, убирают… да?

— Да, похоже, так все и есть…

Бенсеман родился в провинции Норрланд [2] и был известен своим излишне крепким рукопожатием и проспиртованными, с желтушной поволокой глазами. Крупный, с заметным диалектом и резким запахом изо рта, периодически вырывавшимся сквозь редкие зубы. В прошлой жизни он работал библиотекарем в Будене, питая страсть как к чтению, так и к спиртным напиткам. Весь диапазон: от морошкового ликера до самогона. Благодаря своей пагубной привычке за десять лет Бенсеман опустился на самое дно социальной лестницы, а его жильем стал украденный фургон в Стокгольме. В столице он перебивался, попрошайничая, воруя и бродяжничая. Но — не теряя любви к чтению.

— …мы живем словно по чьей-то милости, — сказал Бенсеман.

Пярт кивнул и потянулся за пивом. Мюриель достала пакетик и ложку. Бенсеман тут же отреагировал:

— Ты же собиралась завязать с этим дерьмом?

— Я знаю. Я завяжу.

— Когда?

— Я завяжу!

И Мюриель незамедлительно это сделала. Не потому, что не хотела дозу, просто она вдруг увидела двух крадущихся между деревьями парней. На одном из них была черная куртка с капюшоном. На его приятеле — темно-зеленая. Оба были одеты в серые тренировочные брюки, жесткие ботинки и перчатки. Они вышли на охоту.

Бездомная троица довольно быстро сориентировалась. Мюриель схватила пакет и побежала. Бенсеман с Пяртом, прихрамывая, направились следом. Тут Бенсеман вспомнил о спрятанной за урной заначке. Именно от нее зависело, будет ли он спать или бодрствовать сегодня ночью. Бенсеман повернулся и поскользнулся перед одной из скамеек.

Способность удерживать равновесие оказалась не на высоте. Да и реакция тоже. Когда Бенсеман попытался встать, то получил сильный удар в лицо и упал навзничь. Парень в черной куртке стоял рядом. Второй нападавший достал мобильный телефон и включил камеру. С этого началось жестокое и кошмарное избиение, снятое на камеру в не выпускавшем наружу ни единого звука парке, где не было больше никого, кроме двух испуганных свидетелей вдалеке за кустами.

Никого, кроме Мюриель и Пярта. Даже с приличного расстояния они видели, как у Бенсемана текла кровь изо рта и уха, слышали его глухой стон при каждом ударе в грудь и в лицо. Снова и снова. И снова.

Они не видели, как от ударов редкие зубы Бенсемана впивались в щеки и пробивали их насквозь. Зато от их взгляда не ускользнуло то, как рослый северянин пытался уберечь глаза. Глаза, благодаря которым он мог читать.

Мюриель тихо плакала, закрывая рот изуродованной уколами рукой. Все ее изможденное тело дрожало. В конце концов Пярт взял девушку под локоть и увел от кровавого зрелища. Они были бессильны. «Вызвать полицию… да, мы могли бы», — думал Пярт, в спешке ведя Мюриель к Лидингевэген.

Прошло время, прежде чем показалась первая машина. Пярт и Мюриель начали кричать и махать руками, когда до них оставалось еще пятьдесят метров, из-за чего водитель обогнул парочку и промчался мимо.

— Урод! — заорала Мюриель.

Другой водитель ехал с женой — ухоженной дамой в красивом платье вишневого цвета. Она ткнула пальцем в стекло:

— Смотри не сбей этих наркоманов, у тебя и так алкоголь в крови.

И серый «ягуар» промчался мимо.

К тому времени как над Вэртафьорден погасли огни, рука Бенсемана уже была полностью раздавлена. Парень с телефоном выключил камеру, а его напарник поднял спрятанное Бенсеманом пиво. Потом они убежали.

Остались только сумерки и рослый северянин на земле. Его раздробленная рука цеплялась за гравий, веки были закрыты. «Заводной апельсин» [3] — последнее, что щелкнуло в мозгу у Бенсемана. Черт, кто же это написал? Рука перестала шевелиться.

Одеяло сползло вниз, обнажив ее голые бедра. Ногу щекотал теплый шершавый язычок, заставляя девушку шевелиться во сне. Когда за щекотанием последовал легкий укус, она резко приподнялась и прогнала кота.