Мальчик нёс поднос неумело. Налитое в кувшины доверху вино переливалось через край, стекало на руки, на рубашку. Увидев это, Саливон от злости изменился даже в лице, он готов был уже ястребом кинуться на мальчишку, но в этот момент вдруг услышал:

— Пан Кислинский!..

Саливон застыл, прислушиваясь, лицо его расплылось в радостной улыбке, — это ж подтверждение того, к чему он стремится, что даже снится ему во сне; да, подтверждение того, что он не какой-то казак или гречкосей, а пан… пан Кислинский… Вот если бы ещё подтвердить это официальной бумагой, а там прибавилось бы и заветное, давно желанное — шляхтич, а может, и дворянин…

— У меня к вам, пан, небольшая просьба, прошу пятьсот злотых… Такой случай: у его светлости был банкет, чудесный банкет! — повысил голос Казьо и начал потирать довольно руки. — Но мне пошла не та карта… — Выгибаясь, кривляя тонкое, красивое, но очень бледное лицо, Казьо заходил по гостиной. — Пошла не та карта, а рубли и злотые ложились, сыпались и сыпались на стол…

— Казьо, милый, оставь! — проговорил Йозеф. — Оставь… — Йозеф уже успел осушить бокал вина, да и приехал подвыпивши. Постояв около окна, он повернулся, подошёл к столу, выпил ещё бокал, сдвинул в кучу трубки, пепельницы, перевёрнутые бокалы и уселся на свободном месте, задумчивый, с вытаращенными посоловевшими глазами.

Сообразив, чего хочет Казьо, Кислий уже не прислушивался особенно к тому, что он говорит. Просьба обеспокоила Саливона, и ему было над чем подумать. Кислий дорожил знакомством с Пшепульским. Несколько раз он уже бывал у него, вернее в имении его отца. В прошлом году купил у них по сходной цене два котла и кое-какое оборудование для своей винокурни. Бывал он и в доме помещика, но за стол там ему ещё не приходилось садиться. А его затаённым желанием было — попасть на пышный банкет, войти в панский круг. «Если вести дружбу со знатным панством, — размышлял Кислий, — легче будет выбиться в вельможи. Но пятьсот злотых… Где гарантия, что не на ветер? Да и самому сейчас, когда затевается снаряжение обоза в Дикое поле, нужны деньги. Как же быть?..»

— Панове! Прошу поднять бокалы! — кланяясь, пригласил Саливои гостей к столу.

— Значит, пан согласен? — спросил, улыбаясь, Казьо.

— Дело важное. Необходима взаимная выручка и выгода, — уклоняясь от прямого ответа, проговорил Кислий. — Прошу пана Казимира дать мне хотя бы временно, на месяц-полтора, несколько пар волов с возами. И всё! — почти выкрикнул последнее слово Саливон.

Казьо нахмурился, надулся, поднятый бокал небрежно поставил на стол, жидкость плеснула, залила скатерть.

— Волы до дзябла! — пробурчал Йозеф. — Быдло! — вдруг закричал он. — Быдло! — повторил ещё раз и уставился на Саливона помутнелыми, будто стеклянными глазами.

Кислий побледнел и отвернулся.

— Волы — в компетенции эконома! — заговорил громко Казьо, будто, пытаясь заглушить оскорбительные слова Йозефа и осуждающе поглядывая на него. — Да, да! Разговор должен быть с ним, с экономом!..

— Едем?! — решительно выпалил Саливои.

— Едем, — неохотно согласился Казьо.

Кислий тут же захлопал в ладоши. В гостиную вошла Одарка. Саливон приказал ей запрягать лошадей и немедленно позвать чумака Тымыша Вутлого, которого он предполагал назначить атаманом нового чумацкого обоза, а сейчас решил взять с собой отбирать волов и возы в поместье пана Пшепульского.

Мартын Цеповяз, в белой сорочке, в белых штанах, в постолах на босую ногу, сидел на завалинке. Около него с одной стороны стояла миска, наполненная вишнями, а с другой — с просом вперемешку с пшеницей. Поблизости топтался, заглядывая в руки Мартына то одним, то другим прищуренным глазом, чумацкий «будило» — петух.

Вечерело. Но вокруг ещё было достаточно светло. Воздух чистый, прозрачный. И Мартын хорошо видит ближние, соседние и даже отдалённые, аж по ту сторону яра, хаты, сады. А за селом, на выгоне, поднял растопыренные руки великан ветряк. А там, вдали, у самого горизонта, манит взор широкая синеватая кайма леса.

Цеповяз вспоминает: тот лес раньше шумел вблизи его хаты, а поселение это называлось Каменным зимовником. Летом казак-понизовец — в походе или где-то странствует, гуляет, а как только ударят морозы и появятся белые мухи — добирается сюда, в зимовник, под крышу, в хату. Здесь вылёживается, отдыхает, а весною, когда просохнет земля, повеет тёплый южный ветер и утопчется дорога, — снова подаётся на юг, к Лугу. Но всё проходит. Теперь в селе Каменке живут потомки тех, кто однажды пришёл сюда и больше не соблазнился пребыванием среди низового товарищества. Они осели. Пустили корни и живут. А некоторые и наживаются. Как Кислий, например.

При мысли о Кислии Мартын переводит взгляд на середину села, где виднеется знакомая усадьба. Кого-кого, а род Кислиев Мартын знает хорошо. Он помнит, как впервые явился сюда их родоначальник Пётр. Говорили, будто на Сечи это был вначале неплохой казачина. Да только со временем стал очень загребущим: тянул всё, что попадало ему под руки. Наверное, это и было причиной, что выгнали его вскоре из низового товарищества. Поселившись в Каменке основательно, Пётр начал чумаковать, шататься по ярмаркам и становился всё более загребущим, жадным. Он готов был содрать всё, что есть, с живого и мёртвого. Чумацкие обозы Кислия ходили в Крым, на Дон и в Молдавию. Сам же он, когда разбогател, в дорогу уже не выезжал. За него это делали подчинённые, такие, как Цеповяз. Они чумаковали, а деньги ссыпали в мошну Петра. В отца пошёл и его сын — Саливон.