— Я вас очень ждал, — еще раз заверил Касперьюст, затем встрепенулся: — Трудовая книжка при вас?

Сунеп подал очень чистую книжечку. Касперьюст, перелистывая, бормотал:

— До 1959-го электрик, с перерывами… И вдруг до 1964-го не работает! — Он поглядел на Сунепа широко раскрытыми, слегка навыкате глазами. Эти глаза, а не характер придавали Касперьюсту солидную серьезность, сообразил Сунеп.

Улыбаясь, он передернул полоску усов:

— Не бойтесь, в тюрьме не сидел. Туберкулез! Санаторий, операция. Ждал, пока медицина наберется опыта, потом вторая операция — и вот совершенно здоров. Последующие девять лет был на культурном поприще санаториев.

— Хорошо, очень хорошо! — Касперьюст два раза стиснул зубы, чтобы придать большую значимость своим словам. — А теперь о положении в доме культуры, Совершенно откровенно!

Последняя фраза была излишней, потому что в Бирзгале все равно дольше девяти дней или девяти месяцев ничего нельзя было утаить, но такова уж на сегодня формула хорошего тона.

— Почему от вас ушел прежний художественный руководитель? — спросил Сунеп.

— Поженились, как угорелые, летом… Прежний директор женился на прежнем художественном руководителе, вот так-то! Хороший был директор, но весной прислали из рижского техникума художественного руководителя в коротком платье. Поженились и говорят; одному еще можно, но семье на девяносто рублей прожить нельзя. Оба теперь работают в трикотажном цехе. Она вязальщицей, он контролером, проверяет размеры джемперов. Даже от общественной свадьбы отказались. Общественная свадьба бывает, мол, только у собак… Вот тогда и уговорили меня, Я работал маляром четвертой категории. Умею также писать стильные буквы и вывески. Но весной пристала ко мне астма. Когда разволнуюсь, не могу выдохнуть воздух, грудь наполняется, как баллон… — Касперьюст задержал дыхание, приложил ладони к ребрам и, выпучив глаза, показал, как весной он надувался воздухом. — Врачи категорически запретили иметь дело с красками. Тогда меня, упросили сюда. Руководить умею, в моей бригаде было маляров больше, чем весь персонал в доме культуры. Недавно побывал на курсах руководителей. Один принцип я особенно зарубил себе на носу: "Руководитель прежде всего должен взвесить, делать ли ему вообще что-нибудь, то есть не помешают ли его дела чему-нибудь". Нужен еще только художественный руководитель.

— Допустим, — глубокомысленно протянул Сунеп, не желая вслух выражать свою радость от того, что предвидится полная художественная самостоятельность.

В работу втянетесь постепенна, теперь сенокос, на это время я распустил самодеятельность, коровам нужны корма, а не хоровые песни.

— А тем, кто сено косит? — возразил Сунеп.

— Тем зимой нужно будет молоко. Осенью начнем, то есть продолжим все как при бывших руководителях. У нас тут действуют… — Касперьюст вынул из ящика стола зеленую целлофановую папку. — Женский ансамбль "Волынка", в сопровождении мужчины, то есть скрипки, поет также и на крестинах и на похоронах, если не слишком холодная погода. Клуб девушек "Трясогузки", в нем учат всему, что должна знать женщина. Эротики, разумеется, мы не касаемся.

— Понимаю, на то и существует самообразование, — согласился Сунеп.

— Курсы бальных танцев, — продолжал Касперьюст. — Курсы шитья. Правда, швейные мастерские подали протест, посмотрим, как будет дальше, и еще общественный факультет народного университета на темы "О вкусах спорят" и "Твое призвание".

— А план выручки? — тихо спросил Сунеп.

Касперьюст с облегчением вздохнул:

— Вы вникаете в положение. Насчет плана у меня болит голова. Летом трудно…

— Да нет, лето не только для колхоза, но и для дома культуры пора жатвы. Танцплощадка на берегу реки может собрать по меньшей мере пятьсот танцующих — раз в неделю. С каждого хотя бы по полтиннику…

— Признаться, как-то не получается… Заботы семейные — у дочери родился мальчик, славный парнишка! — Касперьюст, улыбаясь, пухлыми ладонями изобразил нечто круглое, возможно попочку ребенка. — Дома мы его прозвали Хлопотун. Жена нянчит, а я должен поливать помидоры, по субботам отвожу на рынок. И цветную капусту. Ни у кого в округе такая не вырастает, вытягивается — а головок нет…

— Деньги будут, товарищ директор, для того и предусмотрен в штатах художественный руководитель! — Сунеп, сознавая силу своего сверкающего взгляда, пристально посмотрел на Касперьюста. — Только вы и впредь должны придерживаться принципа — сначала подумать, стоит ли вообще что-нибудь делать.

— Это я могу! С удовольствием!

Потом они обошли поле своей будущей деятельности — весь дом культуры.

— Начнем с гардероба, сказал Станиславский, — процитировал Сунеп.

Фойе было просторным, в наружной стене шесть окон, свет которых приглушали занавески из желтого тюля.

— Недостает портретов лучших людей города. У случайного приезжего может создаться впечатление, что в городе нет хороших людей.

— Есть, есть, и очень много… хорошие труженики, — покрякивал Касперьюст.

Гардероб был отгорожен вертикальными реечками, закрепленными на расстоянии ладони друг от друга.

— Клетка для пьяниц, — засмеялся Сунеп, но тут же осекся, потому что Касперьюст остался серьезным, как огурец. Оба вошли в зал, Сунеп от изумления опустил руки и стал по стойке "смирно". — Ну, черт, — выдохнул он, сокрушенный размерами и покоем зала. — Какая громадная духовка…

Зал со скошенным по бокам потолком и в самом деле напоминал духовку, в которую можно было бы поместить двухэтажный дом.

— Здесь я подолгу не задерживаюсь — пол… — покашливал Касперьюст.

Действительно, от вощеного паркета заметно несло скипидаром. Их шаги гулко отдавались от стен и потолка; они пересекли зал, подошли к сцене. Перед сценой во всю ее ширину шло возвышение.

— Там внизу хранится всякая рухлядь, стулья без ножек и всякое такое…

— Это же яма для оркестра! — воскликнул Сунеп, и он уже представил себе, что перекрытие снято и там внизу у лампочек, как у ярких светлячков, сидят скрипачи в белых фраках и дирижер с поднятой палочкой готов начать вступление к оперетте "Летучая мышь".