В дверях показалась Инта в той же голубенькой, цвета льна, юбочке и в свитере цвета апельсиновой-корки. Взбитые волосы, как толстый шлем, охватывали ее серьезное лицо.

Алнис улыбался, как говорится, в бороду, говорил "Добрый день!" и ждал, когда девушка сойдет с высоты порога. Так как ничего подобного не случилось, а в окне рядом с дверью, изучая его, появилось незнакомое женское лицо, Алнис смутился.

— Я хочу заплатить за звонок, ключ и календарь "Зубоскала".

— Дедушка сказал, что деньги не возьмет, этот хлам валялся на чердаке просто так.

— Мне неудобно…

— Вам — и неудобно? Я скорее поверю, что вы на тот склад вломились за ботинками, а не из-за ангелов, — отрезала кроха. — Дедушка сказал, раз такой цыган нашелся, пусть берет и другое барахло. — И она вынесла из дома ржавую каску. — После войны в ней варили раков. У соседей таких же касок еще штук десять.

Если концом напильника проколоть в каске дыры от "пуль", то сойдет как "боевой трофей". Годится. Алнис подошел поближе и взял каску, В нее был вложен зазубренный, как пила, проржавевший серп и желтый щиток циферблата от стенных часов с алыми розами в углах.

Передайте дедушке сердечную благодарность от меня. Он курит? Привезу кубинские сигары "Корона".

— Дедушка сам может купить сотню таких сигар. Подождите… — И опять исчезла в комнате.

Почему она такая сердитая? Он-то надеялся поговорить об искусстве, надеялся, что его пригласят в комнату к накрытому белой скатертью столу, на котором в глиняной вазе поставлены васильки, ромашки и подмаренники. Раз девушка учится в Булдури, на это можно было рассчитывать. Поэтому вместо тельняшки он надел под жилет белую рубашку с распахнутым тиллеровским воротничком. Кажется, понапрасну…

Инта появилась с чем-то похожим на огромную кофемолку и, прогнав ленивого пса, поставила на плоский камень.

Широкий, в полметра, кубический, красновато-коричневый деревянный ящик. Под крышкой металлический валик со множеством зубчиков. Сбоку внушительная ручка, еще всякие медные прутики.

— Вот он, этот музыкальный ящик. Четыре пластинки при нем. — И приподняла четыре дырявых, грязных, позеленевших от времени медных диска. На них можно было различить музу в белой тунике, играющую на лире. На одной пластинке было написано "Chant des fiac-res viennes". Пока Алнис дивился, Инта поставила пластинку, энергично покрутила ручку, пластинка тоже начала крутиться, и раздалась медленная мелодия "Камаринской" Глинки, будто кто на мандолине играл. Инта победоносно посмотрела вверх на Алниса и почти улыбнулась.

— Улыбка вам идет больше, чем гнев…

— Сама знаю, что мне идет. Владелец сказал — две сотни.

Алнис тут же заплатил. От операции "Музыкальный ящик" ему перепадет эдак рублей пятьдесят. Ящик упаковали в мешок и затолкали в рюкзак. Что делает молодой человек, если нет повода заговорить с красавицей? Он просит напиться, так было написано в "Домовом наставнике" 1910 года. Мудрые люди жили в то время…

— Нельзя ли… что-нибудь попить?

— Пахту, простоквашу или березовый сок? — строго спросила девушка.

— Сок. В Риге же нельзя сверлить березы.

Алнис пил из глиняной кружки сок, одним глазом поглядывая на плавающий в соке изюм, а другим на девушку. Почему она такая странная?

— Вы сердитесь на меня? — не утерпел он.

— Да — свалили человека в канаву! А если бы он убился? Фу…

Значит, речь идет о Кипене, мотогонщике. Недоразумение!

— Не я его свалил! Я даже никому не говорил, как он старался стряхнуть меня с сиденья…

— В Бирзгале все знают, что вы сзади на него наваливались, как мешок, и опрокинули мотоцикл. Это нечестно. Уж лучше… подрались бы.

Значит, она думает, что он, терзаемый ревностью, нарочно опрокинул мотоцикл.

— Так плохо обо мне думать… — упал духом. Алнис.

В девушке боролась гордость, что из-за нее, была устроена даже дорожная авария, с возмущением по случаю кровавого инцидента. Но что поделаешь, если этот увалень все свято отрицает?

— Докажите, что вы его не опрокинули!

— А если докажу, то могу вам позвонить?

— В этом случае — да. — И она ушла.

Как боевой слон, с огромным рюкзаком в руках он вломился в автобус и без напоминания уплатил за багаж. В Бирзгале, выставив музыкальный ящик, каску и серп перед постелью Бертула, сменив белую рубашку на полосатую тельняшку, он отправился искать Кипена. В телеателье сказали, что Кипен живет у Кипенов на Почтовой улице.

В передней кипеновского домика на полу валялся сапог с разрезанным голенищем, объективный свидетель аварии, но он говорить не умел. Падение обошлось дороговато, так как стоимость сапога в пособие по нетрудоспособности не зачислят. На комнатной двери был наклеен аккуратно вырезанный из журнала красный мотоцикл, на котором сидело верхом похожее на космонавта существо. В комнате пели четыре битла. Отзываясь на стук в дверь, Кипен их перекричал:

— Войдите!

На тахте лежал проигрыватель. Стол был накрыт клеенкой и завален деталями мотора. На стенах дипломы в рамках. В витрине мини-буфета две кофейные чашки и три кубка, один сине-эмалированный, другой из фальшивого, неправдоподобно сверкающего золота. Сам Кипен, полуголый, но тщательно причесанный, со взбитой копной волос, сидел за столом, разместив рядом с собой загипсованную ступню и костыль, и ел клубнику. Увидев Алниса, он ответил на приветствие и снова принялся за клубнику.